впечатление, а так – не было наяву ничего, с ней – не было, есть только то, что происходит сейчас, а то, больное, неправильное просто нужно не вспоминать и затолкать так далеко, чтобы стёрлось это ощущение резкой царапающей боли на скуле, душащего страха и опустошённости, которое появилось в ней после больницы. Что-то там внутри поменялось, не разорвалось, не надломилось, а просто приобрело иную составляющую и выставило незримый экранчик, скрывавший её страхи внутри и не дававший другим заглянуть сквозь эту оболочку. А на Владимира экранчик не действовал, его улыбка, искренность, ненавязчивая обеспокоенность ласковым негромким успокаивающим голосом проскальзывала сквозь оболочку, затягивая те пустоты, которые прикрывала внешняя беспечность и спокойствие, и Оля постепенно оживала, чувствуя, что там, внутри, всё-таки что-то осталось от неё прежней, от неё, существовавшей до отношений с Виталиком. Это ощущение наполняло и пыталось вырваться наружу своей эйфоричностью и беспредельностью…
…А он, казалось, ничего не видел…
Внутренне она, с одной стороны, радовалась тому, что он не замечает этой перемены, и не возникает двусмысленности в их общении, а с другой стороны, ей ужасно хотелось, чтобы вот однажды, взглянув на неё, он бы всё понял и отозвался…
Но он по-прежнему относился к ней так же, как и к другим ученикам, разговаривал с той же интонацией, смотрел тем же взглядом, одинаково ласковым для всех, но так греющим её одну… а может, и не только её, но об этом не хотелось задумываться.