никто не знал, а когда спрашивали, то Тео отвечал – если был в настроении, – что прежде чем научился играть на кантеле, упражнялся на яйцерезке. Загадочное высказывание – особенно для тех, кто знал, что кантеле Тео не особо любил, а когда требовалась этническая составляющая, брал с собой нюккельхарпу. Она досталась Тео от какого-то шведа на фестивале в Вазе. Швед пришел в полный восторг от знаменитого рычания Тео, приняв его за горловое пение. Биологический отец Тео женился на украинке, у них родился сын, которому досталась карельская фамилия Лембоев и имя Александр, которое при желание легко можно было переделать в Сантери. Так что гипотетически где-то в родной деревне у Тео был полубрат Сантери Лембоев, и скрасить этот факт не могло даже напоминание о том, что «лембой» означает «мелкий черт»: на это Тео отвечал взглядом уже не желтым, как железистая онежская вода, а коричневым, как карельский бальзам.
– Но если ты его избил, – спросила я, – то почему ты не в СИЗО или где-нибудь там еще? Что ты тут делаешь, Тео?
Оказалось, что чувак, указавший на несоответствие между некарельским именем Тео и его сценической идентичностью и получивший за это гитарой по голове, встал, отряхнулся и ушел. А вот Тео вышел в проход между столиками, снял джинсы, присел и насрал кучу, после чего его, конечно, выставили за дверь. Больше он ничего не помнил.
Я легко представляла себе эту картину. Официантка, готовая подать калитку и чайник чая туристу, вероятно, только что прибывшему московским поездом, остановилась и смотрит на Тео с равнодушным видом – юная, но уже достаточно опытная, чтобы ничему не удивляться. Другая официантка оборачивается, прервавшись в размышлениях о том, что заказавший калитку москвич, вероятно, означает необычно ранний приток любителей северной природы: связано ли это с тем, что в панорамном окне ни намека на почерневшие сугробы? Ведь обычно в это время года в тающем снеге едва намечаются контуры собачьего дерьма. Бармен делает вид, что смешивает напиток, которого никто не заказывал. Но вот он бросает все и кидается к Тео, чтобы вывести того из зала. Единственное, чего я не могла себе представить, – это скорость действий.
– Но получается, что ты… что ты… очень быстро какал.
– У меня понос с тех пор, как бросил пить. У меня так всегда, когда завязываю, – пояснил Тео и впился зубами в светло-зеленое, почти белое яблоко, которое только что выудил из кармана растянутых треников. Он откусил сразу половину, и сердцевина удивленно уставилась на него мелкими карими глазками, будто удивляясь, что можно быть таким кусачим, потеряв два зуба.
«Наверное, и яблоко на что-нибудь выменял. Интересно, на что», – машинально подумала я и спросила:
– А зачем ты это сделал?
– Помнишь, как та баба сказала: творчество, творчество… а если я на ковер насру – это тоже творчество?
– Ну… – я слабо припоминала байку о чиновнице от культуры, которая