растерянная, беспомощная.
Я сделал себе соответствующую пометку; это восемнадцатый случай в моей практике, а я ведь не гинеколог.
Первый я запомнил на всю жизнь. Тогда была молоденькая барышня, лет двадцати; высокая, темноволосая, немного вульгарная юная красавица. Лишь только взглянув на нее, я понял, что она из той породы женщин, которая, должно быть, буквально заполонила нашу землю во времена Лютера, судя, во всяком случае, по такому его заключению: женщине столь же невозможно обойтись без мужчины, как укусить самое себя за нос. Здоровая бюргерская кровь. Отец ее был человек состоятельный, торговец; я пользовал все семейство, оттого она и обратилась ко мне. Она была взволнована, вне себя, но нельзя сказать, что очень робела.
«Спасите меня, – молила она, – спасите меня». Я возразил, что, дескать, мой врачебный долг, etc., но ей это, видно, ничего не говорило. Я объяснил ей, что закон в подобных случаях шутить не любит. «Закон?» Она смотрела на меня с недоумением. Я посоветовал ей открыться матери: мама поговорит с папой, и дело кончится свадьбой. «О, что вы, у моего жениха ни гроша за душой, и папа ни за что не позволит». Они не были помолвлены, она сказала «жених» по той лишь причине, что не сумела подыскать подходящего случаю слова: «любовник» – слово из романов и неприлично в разговоре. «Спасите меня, неужто вы так бессердечны? Я не знаю, что я над собой сделаю, я утоплюсь!»
Я начинал терять терпение. Да она и не внушала мне особого сочувствия. Были бы деньги, так все можно уладить. Разве что гордость немного пострадает. Она всхлипывала, сморкалась, путалась в словах, наконец она бросилась на пол и забилась в истерике.
Ну, а кончилось, разумеется, как я и полагал: папаша, хам и грубиян, влепил ей несколько затрещин, после чего быстренько окрутил ее с соучастником преступления и отправил молодых в свадебное путешествие.
За таких, как она, душа у меня не болит. А вот нынче у меня сердце сжалось при виде этого хрупкого, бледного создания. Сколько унизительных страданий за этакую малость удовольствия.
Уважение к человеческой жизни – что эти слова в моих устах, как не подлое лицемерие. Тому, кто имеет обыкновение поразмыслить часок-другой на досуге, иначе оно представляться и не может. Ведь человеческих-то жизней хоть отбавляй. И чужие, неведомые, невидимые человеческие жизни никто и никогда не принимал серьезно в расчет, за исключением разве что заведомых чудаков-филантропов. Это доказывается практикой. Решительно все на свете правительства и парламенты доказывают это своей практикой.
А долг – какая великолепная ширма, позволяющая не делать того, что должно делать!
Да, но нельзя же ставить на карту все – положение, репутацию, будущее – ради того лишь, чтобы выручать чужих и безразличных вам людей. Рассчитывать на их деликатность было бы сущим ребячеством. Приключается та же беда с приятельницей, ей шепчут на ушко, как помочь делу, и таким вот невинным образом вы очень скоро приобретаете