тот не выйдет без остатка.
Так было всегда, даже тридцать лет назад, когда они только познакомились. Ее смех обезоруживал самодовольного городского модника, пытавшегося щеголять перед сельской девчонкой, гостившей у тетки. У него брюки клеш, волосы до плеч, пальцы за ремень, очки «авиаторы». Его манеры, которые одних смущали, других привлекали, Галиной либо игнорировались, либо вызывали легкий, звенящий смех. А ее улыбка! А глаза! Ее свежесть и воздушность без особых усилий подавили в нем волю к сопротивлению, и каждые выходные он мчался те самые ненавистные ныне сто километров, только в другую сторону – из Лермонтова в Кавказский.
Были разные стадии принятия ее смеха. В начале отношений он очаровывал звоном сладкоголосой сирены, влекущей броситься в омут с головой, лишь бы только коснуться спелых губ – источника лазоревой песни.
Потом, в первые годы после свадьбы, ее смех стал раздражать. Как тогда, на картофельном поле, когда она предложила ему залезть в мешок, чтобы все завидовали, какой богатый урожай они собрали. Он злился и грубил в ответ. Увы, но из-за его комплексов проливались девичьи слезы. Было такое. Было.
Потом наступила фаза смирения, когда Сурен стал видеть в смехе жены часть ее характера, относился с пониманием, но больше безразлично, хотя много раз отмечал, что и ее чувство юмора, и манера смеяться окружающими воспринимались радушно. Галина всегда была душой компании и едва ли не источником хорошего настроения на любом празднике. Тогда же к Сурену стало приходить понимание, что его отношение к юмору жены испорчено исключительно субъективным обстоятельством – кризисом супружеской жизни.
В последние годы ее смех вновь, как в самом начале, стал вызывать умиление. Наступила фаза принятия, которое касалось не только деталей характера жены, но и себя со всеми своими недостатками, своего места в жизни, упущенных возможностей и, наверно, даже предсказуемого будущего.
Сейчас, глядя на смеющуюся жену, поддевшую его сравнением с Шариком, он и сердит, и нежен, но чем дальше, тем больше нежен, поэтому вскоре не выдерживает, встает и обнимает ее сзади, и целует в шею. Она отталкивает локтем («Перестань») и продолжает смеяться. Он делает вторую попытку. Прижимает силой, целует в шею и волосы, но вновь уступает ее слабой попытке освободиться. Возвращается на стул, закидывает ногу на ногу, хватается за кружку. А Галина уже выдохлась, успокоилась, стучит посудой, шумит водой. Через некоторое время оглядывается на него, ждущего внимания, машет головой, мол, насмешил так насмешил.
Но Сурен возвращается к разговору. Шутки шутками, но решение о походе принято, поэтому он старается говорить максимально спокойным голосом. Она перебивает:
– Сурик, – так называют его близкие, – ну какая охота?! Я тебя умоляю. Чтобы ты пошел куда-то с ночевкой, этого просто не может быть.
– Да почему нет?! – восклицает он.
И дальше разговор поворачивает в неприятную для него сторону: Галина готова спорить, что дальше