на всех.
Погибло всё моё! И безвозвратно.
Моя любовь и боль, и маета…
Всё это не воротится обратно,
Лишь будет между датами черта…
(Эльдар Рязанов, «Предсказание»)
Тянуть уже было некуда, хоть я и хотела отодвигать от себя этот момент всё дальше и дальше. Машина. Молчание. Нервное биение сердца. Путь до кладбища показался бесконечным. Сворачивая с асфальтированной дороги на занесённую снегом грунтовку, мама сбавила скорость. Мы подпрыгивали на кочках, слушали, как мелкие камешки стучали по дну автомобиля, но обе продолжали молчать. Задумчиво. Печально.
Чёрные ворота покорно впустили нас в вечную тишину. Десятки глаз смотрели на непрошенных гостей с гранитных плит, металлических стел и деревянных крестов. «Не плакать. Постарайся не плакать. Так будет лучше всем», – твердила я мысленно, когда глаза уже застилала солёная пелена.
Мама остановила машину. Ещё несколько секунд я собиралась с мыслями, затем потянула дверную ручку на себя и вышла на улицу. Промозглый ветер сразу обжёг лицо. Он кружил по открытой местности, не зная никаких преград. Завывал, наводил ужас. Ветер, казалось, был рад нашему визиту, потому что с каждым порывом становился сильнее. Мама открыла калитку и шагнула внутрь.
– Здравствуй, Андрюша, – с горечью выдохнула она. – Мы к тебе в гости приехали. Смотри, Сашенька вернулась. Вон какая она у нас стала. Загорелая, красивая, – мама бережно смахивала снег с церковного креста, на котором парой крошечных гвоздей была закреплена папина фотография.
Голыми руками я сжимала стебли красных гвоздик, не в силах пошевелиться. Ноги не слушались, а сердце колотилось где-то в висках. Пальцы заледенели, теряя чувствительность, нос и щёки горели от мороза. «Нет, не может это быть правдой. Не может. Вот сейчас я досчитаю до трёх и проснусь». Я зажмурилась. «Раз. Два. Три». Открыла глаза, но папа всё так же смотрел на меня с эмали, ветер всё так же обжигал лицо ледяными прикосновениями, а сердце всё так же разрывалось от горя. Я шагнула ближе.
– Привет, папочка, – прошептал чей-то незнакомый голос.
Я положила цветы на заснеженный холмик и посмотрела на скромную табличку под фотографией: «07.10.1971—27.06.2015».
– Вся жизнь человека, если посмотреть на то, что от неё остаётся, умещается в тире между датой рождения и датой смерти, – медленно, почти шёпотом, проговорила я.
Эту цитату Бориса Мильграма, старательно выведенную на кусочке тетрадного листа, показала мне баба Валечка накануне. Не знаю, где бабушка её высмотрела без интернета, но слова навсегда осели в моей памяти. «Тире. Просто чёрточка. Маленькая, неприметная царапина, за которой скрывается целая жизнь».
– Как ты мог меня бросить? – небрежно сорвалось с губ. – Как мог разрушить нашу банду? Как же так?
Пальцы до боли сжались в кулаки, не чувствуя холода. Дыхание сделалось неровным, рваным. Я смотрела на фотографию на деревянном кресте, пока ветер сдувал с неё остатки сомнений. «Я здесь. И я не сплю», – подсказывало подсознание. Слёзы застыли где-то на подходе. Я не шевелилась, но внутри шла