врачи молча покинули операционный блок, оставив Киру одну. Холодный свет ламп продолжал безжалостно заливать её неподвижное тело, каждый отблеск подчеркивал стерильность и отчуждённость этого места.
Калеб стоял у двери, не двигаясь. Его взгляд был прикован к её лицу – спокойному, почти безмятежному.
– Ты думаешь, она простит нас? – тихо спросил Кроу, подходя ближе.
Его голос звучал глухо, почти сдавленно, словно он боялся нарушить тишину, которая сейчас казалась священной.
Калеб не сразу ответил. Он медленно перевёл взгляд на Кроу, его лицо оставалось непроницаемым.
– Это не важно, – наконец сказал он, снова глядя на Киру. Его голос был твёрдым, но в нём чувствовалась усталость. – Главное, чтобы она была свободной.
Кроу кивнул, но его взгляд остался на Кире. В его глазах мелькнуло сомнение. Он смотрел на её неподвижное тело, и в этот момент она казалась ему меньше похожей на человека и больше на куклу.
«Прости, Кира, – подумал он. – Если бы был другой путь, я бы никогда этого не сделал».
Его пальцы невольно сжались в кулаки, как будто он пытался удержать что-то невидимое, ускользающее от него.
Калеб сделал шаг к двери, но остановился. Его рука замерла на сенсорной панели.
– Ты не веришь в это, да? – сказал он, не оборачиваясь.
Кроу молчал, но его тишина была красноречивее любых слов.
Калеб не стал ждать ответа. Он активировал дверь, и она открылась с мягким шипением.
– Пойдём, – коротко бросил он.
Мужчины вышли, оставляя её одну.
В тишине операционного блока холодный свет продолжал падать на её тело. Было слышно только ровное, размеренное дыхание Киры, которое казалось единственным признаком жизни в этом стерильном, мёртвом помещении.
Но где-то в глубине её сознания что-то просыпалось.
Кира медленно приходит в сознание. Первое, что она чувствует, – острую, пульсирующую боль в затылке. Голова кажется чужой, словно её сознание обёрнуто плотной ватой. Где-то внутри – странное онемение, холод, который разливается по её мыслям, мешая сосредоточиться.
Воспоминания всплывают и смешиваются, словно размытые кадры старого фильма.
Перед глазами вдруг возникает образ матери. Она говорит: "Это будет лучше для тебя". Те же слова, которые Кира слышала в детстве, когда мать, не дрогнув, отправила её в детский дом.
Холод. Предательство. Равнодушие.
Эти чувства захлёстывают её, словно волна, но на этот раз они сплетаются с чем-то новым – с яростью, горькой и разъедающей. Злость нарастает внутри неё, как цунами. Она чувствует её всеми клетками тела, как пламя, разжигающее каждую жилу.
Её руки начинают дрожать.
– Кира, потихоньку. Не торопись… – раздаётся голос Кроу, мягкий, но настороженный.
Он стоит рядом, напряжённый, как будто готовится к удару.
Она резко перебивает его. Голос Киры режет воздух, словно нож:
– Пошёл нахер!
Кроу едва заметно вздрагивает, но не отступает. Он пытается говорить спокойно:
– Кира,