только в кровати сложить шинель в виде куклы.
Лёва, красный как рак, повздыхал, покачал головой в знак согласия, и все опять занялись своими делами.
В положенное время мы лежали в койках, дневальный рявкнул: "Отбой!", училище отходило ко сну, хотя головы ребят нашего взвода были повёрнуты к Лёве. А тот, по-воровски тихо, спустился со своей верхней койки, как и положено, приоделся и, сказав: "Ну я пошёл!", на цыпочках нас покинул. Мы, поболтав ещё какое-то время, стали отходить ко сну. И вдруг дверь открывается, и в проёме появляется Лёва, а рядом с ним дежурный офицер майор Курганский. Мы, конечно, сделали вид, что крепко спим, а Лёва, как-то сгорбившись, побрёл к своей койке. Утром нам Лёва всё рассказал в деталях. В общем, начальство узнало про нашу хитрость и стало отлавливать там, у прибитой доски, самовольщиков. И вот наступил черёд Лёвы. Он подобрался, тихо крадучись, к забору, нашёл искомую доску, закинул на неё одну ногу, а другую перекинул осторожненько на другую сторону забора в поисках аналогичной доски на той стороне. Почувствовав под ногой что-то твёрдое, Лёва было потянул другую ногу вверх, когда ногу, опущенную по ту сторону забора кто-то схватил, радостно воскликнув: "Ну вот, ещё один попался!" Оказалось, что Лёва, закинув ногу через забор, наступил чуть ли не прямо на голову "охотника". Был пойман и в порядке наказания получил два наряда вне очереди: один – стоять дневальным у тумбочки, второй – на кухню помогать поварам.
Мы, кажется, забежали в своём рассказе несколько вперёд. Однако хотелось бы упомянуть ещё пару фактов об общей атмосфере в жизни КАПУ. С началом учебного года на первом курсе, то есть в восьмом классе, у нас в расписании появился урок, вызвавший недоумение воспитанников, растерянность, протест даже. Урок назывался – "танцы". Мы ментально только начали освобождаться от тягостных воспоминаний о войне, ещё общество бедствовало материально, а тут вдруг "танцы"! И какие! Были упомянуты мазурка, полонез, па-де-труа, па-де-катр, полька, краковяк, вальс и ещё что-то, что я сейчас не помню. Мы смотрели на эти названия, как бараны на новые ворота, бурчали, что это, мол, буржуазные штучки, но… деться было некуда. А, кстати, в девятом классе, когда мы поумнели, стали на уроки танцев сами рваться. Тем более, на занятия приглашались девочки из соседней женской школы. Все эти "паде", мазурки и прочее мы освоили, внесли туда русский элемент и вместо того, чтобы танцевать важно и плавно, лихо отплясывали на вечерах, у нас в училище или в женских школах, а гражданские ребята лишь завистливо топтались по углам. И, кстати, хор у нас в училище был прекрасный, и "таскали" нас по субботам и воскресеньям по музеям и театрам Киева. И всё бесплатно! Туда идём, как на обязаловку, строем, а по окончании получаем личные знаки и отправляемся в увольнение. Сейчас такое даже в Московском суворовском училище представить трудно. Тогда воспитание основывалось на извечном принципе: сочетание жёсткой дисциплины и отеческое, милое даже, отношение к нам офицеров- воспитателей. Уместным будет, пожалуй, привести ещё пару примеров.
Первый был связан именно с танцами.