камня на камне и теперь я ношу эту дряхлую рясу, чтобы все видели, как прохудилась ложь и износились языки, её породившие. Ты должен был слышать обо мне, дон Ферретти.
– Я слышал, – уверил его тот, солгав. – Поэтому сейчас меня окружает стража. И ты прав… Помазанник не помазанник, если масло, льющееся на его главу-всего лишь масло. Но у царей есть золото. А с его существенностью, полагаю, никто спорить не будет. И пусть я не коронован и не стремлюсь к венцу, золото у меня есть и я могу делиться им с вами…
– Мы можем его у тебя отобрать прямо сейчас… – глаза монаха вновь блеснули исподлобья, но страхом от собственных слов или решимостью, Релвит, стоя за плечом дона, различить не смог.
– Вряд ли вам это удастся, мои богатства сейчас очень далеко, а я не ношу их с собой, слишком уж тяжёлая это ноша! – простодушно развёл руками дон.
– Тогда мы отберем ТЕБЯ у золота… – крикнул кто-то из толпы и вся она забурлила, наращивая волну возмущения и жажды крови.
Ферретти медленно перевёл взгляд на монаха, зная, что эти люди говорят его устами.
– Ну, так попробуйте… – молвил он.
Релвит и Отик повыхватывали оружие. Остальные музыканты бросили инструменты и последовали их примеру. Эти слова стоили дону больших усилий: на миг ему показалось, что голос его дрогнул… но никто не двинулся. И монах не шелохнулся. Он испытующе смотрел Ферретти в глаза, стараясь не замечать обступивших его убийц, обнаживших свои короткие мечи. Постепенно буря голосов разбилась о стальные скалы доспехов его солдат и выставленные вперёд окровавленными волнорезами длинные пики. Дон, почти не веря своим ушам, довольно ухмыльнулся и возвысил голос,-
– Всем хочется пожить; особенно, когда понимаешь, что после смерти твою душу не ждёт преисподняя и карающая Божья длань не коснётся тебя при жизни, не так ли? Поэтому я предлагаю опустить то, чем вы собрались чистить кирасы моей стражи… Сегодня у меня праздник, так давайте не будем проливать кровь в такой светлый день! Каждый, кто войдёт на мой пир будет не отдавать деньги за вход, а получать их! Пейте со мной вино, ешьте со мной с моего стола, будьте моими гостями, а не врагами! И я вознагражу вас за это! – обернулся он к монаху.
Но тот оказался внезапно ближе, чем дон ожидал. Теперь их лица почти соприкасались и у Ферретти вдруг перехватило дыхание. Когда он, повинуясь неясному позыву, опустил глаза на свой живот, рука монаха была черная от его крови, а лезвие тонкого стилета выходило и входило в его мягкую, нежную плоть почти без боли и сопротивления.
– Нам не нужен царь, помазанный золотом… – пропел дону на ухо убийца.
Релвит сорвался с места, монах выставил стилет, встречая его и криками призывая к резне остальных, но Отик уже зашёл ему за спину.
А толпа не видела и не слышала происходящего, слыша лишь речи дона о вине и явствах: они повисли в воздухе и завладели их умами, казалось, быстрее, чем звук самих слов достиг их ушей. На пол с оглушительным звоном упали сотни заточенных зубил и грубых ножей, а в воздух вскинулись