все просто. Ночь всегда приходит на смену дню, и ничто не в силах изменить этот порядок. Какие бы маски люди не носили днем, ночью они всегда остаются наедине с собой. Искренность почему-то просыпается тогда, когда приходит бессонница. Вот и ты здесь – со своими страхами, тревогами, гневом, со своим отрицанием, со всей своей недостаточностью и непереносимостью. Признай это. У тебя действительно все хорошо или это только привычный для всех фасад? Предсказуемый, удобный…Где же прячутся твои демоны?
– Какие еще демоны? Ты меня пугаешь.
– У каждого есть темная сторона. Но люди ее так тщательно прячут, что их маски со временем буквально прирастают к коже. Так, что уже и сам не разберешь, где ты настоящий. Вот ты стоишь здесь и смотришь на меня в надежде получить ответы. А ведь ты и есть ответ. Ты знаешь, какая ты настоящая?
– Если бы я знала, то не стояла бы здесь сейчас. Меня даже не было бы в этой квартире…
– Спроси у маленькой девочки, которая стоит на ветру в легком платьишке, сжимая в руках старую куклу, и ждет маму. Помнишь эти бессонные ночи, когда тебе было двенадцать? Ты так же смотрела на меня в окно и слушала тишину, стараясь не пропустить скрип калитки. Тебе казалось, что кто-то запер дверь, и мама просто не может войти. И ты шла, стараясь не разбудить бабушку, чтобы проверить, открыта ли дверь. Дверь не была заперта, но ты всякий раз выходила на крыльцо, чтобы проверить еще и калитку. Ты не боялась этой темноты, ведь она каждый раз возвращала тебе маму, и твой самый большой страх – потерять ее – на время затихал.
– Да…Мне было очень страшно. Я всегда боялась потерять ее, и до сих пор боюсь. Я любила и ненавидела ее. И до сих пор люблю и …. За те кандалы, которые она на меня надела. Любовь к ней стала моей тюрьмой. Я всю жизнь была узницей. Под страхом потерять ее я всегда прятала свой гнев. Наверно он и забрал мои слезы. Ты знаешь, я ведь лет с пятнадцати перестала плакать. Совсем. Мои глаза всякий раз наливались, но плакать не получалось. Как будто кто-то высушил этот источник. Я и сейчас запрещаю себе плакать. Вот разве что вчера прорвало… Хорошие девочки не плачут.
– А плохие?
– А плохие?… Плохие, как известно2, делают, что захотят.
Облака снова налетели гурьбой, будто титры «THE END3», и Олеся вернулась в свои двадцать пять, так и не успокоив малышку, потерявшую сон и слезы. Она решила погреть для нее еще одну кружку молока и уложить спать, мягко подоткнув одеяло под ножки, чтобы никакие сквозняки сегодня не могли украсть ее покой. «Я хочу стать для нее тем родителем, которого она заслужила», – твердо решила Олеся. И у нее созрел план – восполнить недостаточность и устранить непереносимость: «Если молоко можно пить, то, может, и все остальное тоже не запрещено? А что вы чувствуете, когда пьете молоко?».
В отличии от Олеси, Костя всегда молоко любил. Он был настоящим молочным гурманом: мог пить его холодным в жару или слегка подогретым, приходя на теплую кухню с мороза.