да еще устанавливается какая-то фронтовая надбавка. А я, сколько уже провоевал, успел получить два ранения, но не успел поинтересоваться этим вопросом. Хотя ранее кто-то уточнял адрес матери и упоминал об аттестате и передаче в фонд обороны. Поэтому я и думал, что все идет в фонд обороны. А как было бы хорошо, если бы маме платили за это время.
Как она там живет, моя мама-старушка? Что она знает обо мне? Попал в круговорот войны и не могу прибиться к берегу. За это время ни одного письма из далекого Казахстана. Бедная мама, получила ли ты мое письмо-треугольник, посланное из города Тамбова? Да вот сейчас напишу второе письмо. Обещаю научиться писать и в окопах и не заставлять тебя, родная, мучиться в долгих ожиданиях.
Рука зажила. Палец не сгибается, но писать можно. Записная книжка пополнилась записями прожитых дней от госпиталя до госпиталя. А нужны ли эти записи кому-нибудь? Ежедневно принимаю ванны с хвоей и еще с чем-то. Неужели это помогает? Но, как бы там ни было, я чувствую себя нормально. Можно и на фронт ехать.
Больше месяца как нахожусь в госпитале, но у меня это время прошло как в тумане. Ничего запоминающегося не осталось. Даже имен лечащих врачей не запомнил. Все мне казалось, что этого врача вижу впервые. Да и из числа раненых ни с кем не подружился: в основном пожилые и большинство – моряки. Наверное, действительно был немного чокнутым, что даже не заметил дружеского, заботливого отношения медсестры Захаровой Анны.
10 февраля 1942 года.
Выписался из госпиталя. Единственным, кто провожал меня, была Анна. Она открыла свои чувства и при пожатии руки заплакала. Очень просила писать. Какой болван я, как мог до этого не заметить такое прекрасное лицо: текущие слезы еще больше красили ее. Но я, наверное, очерствел от этой войны и не мог ответить на ее чувства. А больше всего – не знал как и к тому же сильно стеснялся. У меня не было еще девушки, которую я бы поцеловал. Не было и времени для таких гуляний.
С растревоженной душой тихо удалялся по заснеженным аллеям прекрасного парка Москвы. Как бы впервые увидел, что госпиталь утопает среди деревьев и от него веером расходятся дорожки. Как стало жаль прожитого времени. Какая все же прекрасная жизнь. Наверное, я проснулся.
12 февраля 1942 года.
Оказывается, деньги в госпитале выдали не напрасно, они нужны. Как только вышел за ворота парка Сокольники, потребовались всюду деньги, и причем много. Москва живет, и улицы в дневное время переполнены москвичами. В ноябре, когда мы высадились в Химках, Москва притаилась и ощетинилась ежами и рвами на окраинах города. А слабонервных москвичей потянуло по дорогам на восток. Сейчас Москва ожила, даже парикмахерские работают.
Я не утерпел и зашел подстричься. Мастер, молодая женщина, соскочила со своего насиженного места около электроплиты и закрутилась вокруг меня, боясь, что клиент уйдет. Отчего понял, что мужчины – нечастые гости здесь. Как она долго подстригала меня, а заодно и приглашала переночевать, если не уеду. Она говорила, что Москва