въедался под кожу, отравлял каждый вздох. Я бродила по городу. Мир вокруг казался плоским и безжизненным, лишенным тех искр, которые ты так щедро рассыпал в своей мастерской. Я жаждала этой боли, этого обнажения, этой мучительной красоты, что ты дарил одним своим присутствием.
Мне казалось, что я стала холстом, на котором ты писал свою жизнь, и каждая твоя новая картина – это новая рана на моем сердце. Я знала, что ты опасен, но я не могла сопротивляться этой тяге. В твоем безумии я видела отражение своей собственной потерянности, свою жажду чего-то большего, чем серая повседневность.
Я вернулась.
Ступила на порог твоей мастерской, зная, что за этим шагом последует лишь боль и разрушение. Но эта боль была живой, настоящей, в отличие от той мертвой тишины, в которой я существовала без тебя. Твоя мастерская встретила меня гулом инструментов, запахом краски и металла, эхом твоих собственных мыслей и чувств. Каждый уголок здесь хранил воспоминания, которые я пыталась забыть, но которые теперь снова всплывали в моей памяти.
Ты встретил меня взглядом, полным тьмы и отчаяния, и в этот момент я поняла, что мы оба – пленники своих собственных демонов, обреченные танцевать на краю пропасти. Твои глаза – бездонные, как ночное небо, полное звезд, которые давно погасли, но все еще светят призрачным светом. В них я видела отражение своих собственных страхов и надежд, которые давно утратили смысл.
– Ты знаешь, что я сломаю тебя, Маша, – прохрипел он, словно зверь, загнанный в угол. Твой голос был полон боли и гнева, но в нем также слышалась и мольба, которую ты пытался скрыть.
– Я знаю, – ответила я. Мои слова звучали спокойно, но внутри меня бушевала буря. – Но я уже сломана. И только ты можешь собрать меня заново, даже если это будет уродливая, искаженная копия.
Ты шагнул ко мне, и в глазах я увидела не гения, а безумца, готового уничтожить все, что попадется под руку. Твои движения были резкими, почти агрессивными, но в них была и какая-то отчаянная необходимость. Ты напоминал мне скульптора, который пытается высечь из камня нечто прекрасное, не замечая, что сам камень уже давно мертв.
Твои руки коснулись моего лица, как кисти, касающиеся холста. В этом прикосновении было что-то первобытное, почти жестокое, но в то же время оно было наполнено страстью и болью. Ты начал рисовать меня заново, не красками, а болью, отчаянием, страстью. Твои пальцы, как ножи, разрезали мою кожу, оставляя на ней глубокие раны, которые, казалось, никогда не заживут. Но в этих ранах была и жизнь, была та самая какофония чувств, которую ты пытался превратить в симфонию.
Я позволила тебе, отдалась этому процессу. Я знала, что каждое твое прикосновение – это удар, который оставляет на моей коже неизгладимые шрамы, но я также знала, что только через эти шрамы я смогу найти себя. Я была твоей незаконченной симфонией, твоим произведением, которое ты пытался довести до совершенства, но которое всегда будет оставаться несовершенным.
Каждое твое прикосновение было как удар молнии, прожигающий меня насквозь. Я чувствовала, как вся боль