1
В сознание я возвращался тяжело. На периферии ощущалось чье-то присутствие, доносились обрывки слов, словно сквозь вату пробивающихся к тому, что считалось моим Я, потом тишина и холод. Сколько прошло времени – я не знал. Хотелось пить и есть. Даже не есть – жрать! Такого голода я не испытывал со своего голодного студенчества, когда после занятий приходилось бежать в госпиталь и ещё 8 часов драить бесконечные коридоры, палаты, выносить судна, а поесть… Что ж, поесть тоже иногда удавалось. Добрая нянечка (так по традиции мы называли диет-сестру отделения), завидев тощую фигуру, цветом лица сливающуюся со стенами, выкрашенными в мерзкий сине-зеленый цвет, по логике и заумным исследованиям видных умов, должный вызывать спокойствие и умиротворение, а на деле – вызывающий стойкое отвращение, махала рукой и тайком выносила из столовой четверть буханки свежего, пахнущего дрожжами и молоком хлеба и стакан киселя. Где она сейчас – не знаю. Много лет позже, когда уже став видным специалистом и известным врачом, я пришел работать в этот госпиталь, проходил у столовой – там работали совсем другие люди. Что же… Видно мне не суждено отблагодарить тебя так – лично. Значит буду благодарить своей совестью – решил я и, завидев в пролете коридора тощую фигурку молодого студента, махнул ему рукой, приглашая проследовать за собой и выдавая ему шматок сала и буханку ароматного хлеба.
Наверное именно, так неожиданно возникший, голод заставил меня открыть глаза. Было темно, но не настолько, чтобы не рассмотреть очертания стен и предметов обстановки, я лежал на чем-то металлическом и шатком. Во всяком случае именно такое впечатление у меня возникло, когда я попробовал пошевелиться. Двигаться было очень тяжело. Вы когда нибудь отслеживали руку? Или ногу? Похоже, что я отлежал себя всего. Попытавшись размять затекшие конечности я зацепил что-то и помещение наполнилось громом бьющегося стекла и звоном металла.
Спустя мгновение послышался топот пары ног, а затем яркий свет резанул по глазам, и я снова потерял способность видеть и слышать, потому что сразу после света – возник звук. Описать его ни одно приличное издательство не возьмется потому как из печатных слов в этом описании будут лишь предлоги, и то через один.
Когда зрение понемногу стало снова возвращаться – я смог, наконец осмотреться и первое что я захотел сделать – присоединится к тому санитару, двухметровому детине, двадцати лет, в его занятии, а именно завизжать.
Да, да. Не закричать, не заплакать, не завыть, а именно завизжать, потому как от ужаса связки парализует и ничего, кроме визга у человека не выйдет. Вы когда нибудь видели визжащего двухметрового детину в одежде санитара? А визжащего двухметрового детину в одежде санитара и визжащего почти двухметрового детину без одежды напротив друг друга? А все вышеперечисленное в подвале городского морга? Вот и я не видел. А кто видел – соврет, что такого не было, потому, что психическую травму такое представление нанесет любому.
Результатом наших вокальных этюдов стало как минимум три события: во-первых – санитар испустив последнюю ноту ("си"кажется), как-то комично всплеснул руками и как