поэтому он дублирует слова, говоря в самое ухо, а затем возвращает мне слуховой аппарат:
– Я хочу получить ответы, маленькая мышка.
– Какие ответы? Господи, я отвечу на все, что ты захочешь.
– Почему ты ненавидишь себя, Элеонор?
Я прикусываю губу и закрываю глаза.
– Это неправда.
– Маленькая одаренная девочка с паническими приступами. Разве это не привлекательно? – его тон становится пугающе монотонным.
– Прекрати.
– Есть причина, по которой у тебя случаются эпизоды деперсонализации?
Нет.
Мрачная атмосфера так душит, что я начинаю задыхаться.
Я отчетливо помню, как пообещала себе, что никогда больше не заговорю об этом.
Обычно приступ происходит во время моих выступлений… точнее попытки сделать хоть что-то, однако для других все выглядит не иначе как банальная боязнь сцены.
Я ненавижу, когда мир начинает ощущаться, словно в тумане. Это похоже на острое чувство оторванности, как будто время проходит сквозь меня. Мои учителя любят напоминать о том, что я вундеркинд, который каким-то образом умудрилась растерять свой талант. Жалость… вы знаете, насколько она отравляет?
Кроме психотерапевта, никто, ни одна живая душа, даже мой отец не знает об этом.
Так как, черт возьми, у него получилось достать до самого дна?
– Хватит.
Он поворачивает барабан на револьвере и надавливает на спусковой крючок, все еще держа в плену мою руку. Мое сердце останавливается.
– Стой! – кричу я, рыдая. – Я не буду в тебя стрелять.
– Я задал вопрос, Элеонор.
Редкие капли дождя начинают просачиваться через густые ветки деревьев, сливаясь с моими слезами.
– Я… я пережила травмирующее событие.
– С чем оно связано?
Грани моего разума постепенно сдвигаются. Я уворачиваюсь от его порыва поцеловать меня в щеку.
– У меня… амнезия.
– Не говори того, что знает твой психотерапевт и родители. Я хочу услышать правду.
Мое состояние ухудшается из-за его жестокого тона. Почему он спрашивает меня об этом? Почему он хочет залезть туда, куда даже я не имею доступа?
– Я не помню… ее… и его… Я не помню их… Я помню только огонь и крики… Иногда их так много, что я не могу выносить все это… Слишком много…
Я не в силах остановить рыдания, рвущиеся из груди, и назревающую истерику, ломающую всю мою защиту.
– Хорошая девочка, – он все-таки целует меня в щеку, а затем гладит по волосам, как маленького ребенка. – А теперь стреляй.
– Я не… не могу.
– Стреляй.
Он не дает мне выбора.
Он просто хочет, чтобы я сделала это.
Впервые за долгое время я делаю по-настоящему глубокий вдох, а затем направляю руку в небо и нажимаю на спусковой крючок.
Всего один выстрел.
Мои ноги подкашиваются, когда он ставит меня на землю, но я не позволяю ему отстраниться. Я зарываюсь пальцами в его толстовку, ловя его запах и тепло, которые почему-то дарят мне спокойствие.
Я