«террора» сами «террористы».
К чести Мишеля Биара и Марисы Линтон, они стараются не пренебрегать счетом жизней, унесенных «террором». Для этого они изучают имеющуюся статистику казней по приговорам революционных и военных трибуналов. Мимо их внимания не проходит жестокое подавление Вандейского мятежа и так называемых федералистских восстаний, пышно обставленный процесс над различными членами враждебных фракций, не говоря о парижской гекатомбе в июне–июле 1794 года, учиненной по прериальскому закону. Они пишут о плачевном физическом и моральном состоянии узников, на долгие месяцы брошенных в тюрьмы, порой в неописуемую грязь. Они предлагают поразмыслить над тем, как революционеры пренебрегли правами человека, встав перед необходимостью «нарушать закон ради спасения закона».
Но при этом авторы стараются включить все это в контекст исторических обстоятельств и доминировавших тогда эмоций. Тем самым они отвергают ложные, надуманные аналогии между «террористической» фазой Великой французской революции и тоталитарными режимами и идеологиями XX века. Они подчеркивают немалое количество оправдательных приговоров и закрытий дел, часто более 50 % от всего числа разбиравшихся чрезвычайными трибуналами. Обращается внимание и на большую зависимость размаха репрессий от местностей и департаментов. Благодаря всему этому становится очевидным, что наиболее широкие репрессии разворачивались именно там, где активнее всего действовала вооруженная контрреволюция, выступавшая против Национального конвента.
В заключение мы должны выразить признательность авторам за появление этого столь насыщенного, богатого оттенками исследования и за их старания рассмотреть явление французского революционного «террора» во всей его сложности и противоречивости.
Введение
Террор… Одного этого слова достаточно, чтобы по меньшей мере бросить тень на Великую французскую революцию, а то и вовсе дискредитировать ее, тем более в наше время, когда из слов «террор», «терроризм» и «террорист» образуются всевозможные сочетания в связи с сопровождающими их страхами и ненавистью. Как и в случае с другими терминами, обозначающими ключевые события революционной эпохи (Термидор, Брюмер и прочие), к этому слову приросла прописная буква (заодно с определенным артиклем французского языка, тоже призванным его усилить). Однако когда к нему прибегали революционеры и революционерки, они прописной буквой почти никогда не пользовались. Она отличает прежде всего работы историков XIX века и более поздних времен, причем одним из главных ответственных за это приходится назвать Мишле. Во вступлении к своей «Истории Французской революции», издававшейся начиная с 1847 года, он не только применяет прописную букву, но и почти что персонифицирует Террор, наделяя его даже даром речи: «“Братство или смерть”, – сказал позднее Террор»