Он убежден, что психоанализ – это полный и окончательный отказ от всяческих молитв. Бог не отвечает, Отец молчит, небо над нашими головами, как повторял Сартр, пустынно. Я тоже, как и мой коллега, не умею молиться, хотя меня этому заботливо учила мама. Молитва, обращенная к Богу, относится ко времени его бытия. И все же я решил, с согласия жены, показать своим детям, что все еще можно молиться, поскольку молитва охраняет место Другого, не cводимого к собственному «Я». Для молитвы – как я объяснял детям – надо с благодарностью преклонить колени. Перед кем? Перед каким таким Другим? Я не знаю ответа на этот вопрос, да и не хочу на него отвечать. А мои дети, в свою очередь, его не задают. Мы просто приступаем к молитве вместе, когда они меня об этом просят. Пытаемся творить молитву, чтобы сохранить пространство тайны, чего-то невозможного, неохваченного, не включенного в нас самих. Аминь, пусть будет, «да будет так». Во времена, когда Отец больше не может ответить на вопросы о смысле жизни, о добре и зле, в эпоху, которую Лакан определил как испарение отца, нам остается лишь сила молитвы и уважение к тайне того, кто просто существует.
В работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд вслед за просветителем Ницше взывал к вере в разум как критическому противоядию от иллюзорности любой религии. Траур по отцу для него означал твердое признание конечного характера бытия. Но отчего же, спрашиваю я себя, этот конечный характер существования должен отменять наличие какой-либо тайны? Разве существование, его «безграничная случайность»[3], не является само по себе тайной? И не сталкиваемся ли мы здесь с основным аспектом отцовской функции в современный период? Как сохранить веру в существование тайны и избежать разочарований, которые могут стать альтернативной религией, новой формой иллюзии. Как поступать, чтобы ограничения пошли во благо? И не является ли опыт нашей кастрации центральным переживанием любой подлинной молитвы? Не в этом ли состоит ключевая задача отцовской функции – сделать возможной встречу со своим крайним пределом?[4]
2. Любые рассуждения о кризисе отцовской функции выглядят одновременно и безнадежно устаревшими, и крайне актуальными. И не только из-за того, что нелегко смириться с трауром по Отцу, но прежде всего потому, что для очеловечивания жизни требуется встреча «хотя бы с одним отцом». В эпоху «испарения» отца, по мнению позднего Лакана, «все что угодно» может выполнять его функцию. Отцовство больше не является вопросом пола или крови. Его идеальный Образ больше не управляет ни семьей, ни социумом. Однако же это не повод оплакивать былое правление или смиряться с необратимым исчезновением. Чтобы обходиться без отца, надо уметь его использовать, как сказал бы Лакан. Обходиться без него, скорбеть об Отце не значит свергнуть, а потом воспевать обломки, жаловаться на непосильную ношу или скорее на ее бесполезность. Всерьез горевать об Отце значит согласиться с отцовским наследием, принять все его наследство. Как это понимать? Сартр писал, что субъект может реализоваться, только развивая в себе то, что было в нем заложено Другим (отцом, матерью, семьей, обществом,