всегда наслаждаться вершиной:
Помни, что предстоит и спуститься с горы.
На обиженных воду возили всегда.
Так от века пошло, и так будет в летах.
Амфоры для обид у людей под завязку:
Миллиард водоносов – была бы вода.
Вот опять постучалась снегами зима,
Убелив тротуары, людей и дома.
И на кладбище чистят лопатой аллеи —
Здесь уже не важны ни тюрьма, ни сума.
В храм буддистский войдя, он расплакался вдруг.
Осознал в одночасье: жизнь – тяжкий недуг.
И лекарство внутри, а не в ступах и мантрах.
Храм – не стены, а мир, что вскипает вокруг.
Я упал, и поднялся, и снова упал…
Жизнь всегда такова: за подъемом провал.
Кто, упав, не поднялся, иль поднявшись не падал,
Тот, скажу не таясь, просто жизни не знал.
Если ты оказался у жизни на дне,
Не спеши обвинять своих верных коней.
Дело, может, не в них – в твоих прошлых ошибках.
Жизнь, в конечном итоге, – лишь сон в полусне.
Ты печален, что слава тебя не нашла?
Что никто не ценил твой успех и дела?
Опечалься тому, что еще не изведал,
Чтоб тебя страсть к познанию жизни вела.
Я нравился многим, поскольку помочь
Всегда был готов, даже если невмочь.
Но стоило только сказать: «Помогите», —
«Друзей» поглощала безмолвная ночь.
– Говорят, здесь покоится царь из царей, —
Говорил провожатый, – тиран и злодей.
Не осталось, заметь, и следа от могилы.
Время быстро равняет царей и людей.
Не устану вовеки твердить и твердить:
Рвите с прошлым мгновенно, ведь тонкая нить,
Что связует с былым, вас опутает сетью,
И не даст ни вздохнуть, ни влюбиться, ни жить.
Танго в одиночке
Эгопохороны
Улица зорко цеплялась глазами окон,
Тыкалась слепо локтями в толпы мешанину,
Скрипка фальшивила, гнусно орал геликон,
И утопали в афишах подошвы и шины…
Улица дергалась телом и с разных сторон,
Словно живая, клонилась, свистала, гудела —
Тупо смотрела на пошлый обряд похорон,
Слушая Моцарта в звоне разбитых тарелок.
Улица – в лицах – ругалась, оркестр кляня.
Пьяненький ткнулся – ему это все надоело.
«Кто там?.. Кого там хоронят?..» Ответил ему я: «Меня!»
«Ясно,» – лопочет, – «и я отрекаюсь от тела.»
Мой катафалк портил улицы ровно полдня.
Пьяный оркестр перешел на мазурки и вальсы.
Стерлись копыта у старых и дряблых коняг.
В кровь истоптал в новых туфлях и я свои пальцы.
Улица вилась, и злилась, и брызгала желтой слюной…
Плелся оркестр по пятам, безнадежно фальшивя.
Пьяный мужик, увязавшийся сдуру за мной,
Так и дошел весь в слезах до разверстой могилы.
«Кто