бульоном из шланга. Потом каким-то пресным мясным муссом с ложечки. И даже компотом – прогресс, однако.
Потом подсунули судно, угостили «уткой», обмыли и отчалили, а я валяйся. Хорошо, хоть простынкой укрыли.
Кстати, как это они тут без мух обходятся на такой жаре? Даже липучки с потолка не видно. Слово, что ли, волшебное знают?
Как надоело все это. Когда видения переживал, то жизнь как-то интереснее тащилась.
И ваще….
Я больной?
Больной! Мало того – тяжелораненый.
А где тогда сиделки? Чтоб книжку почитали, подушку поправили, слово ласковое сказали, лобик потрогали? Или это все в русской традиции осталось? Про Великую Отечественную войну. «Здравствуйте, товарищи, легко- и тяжелораненые…»
Ну и порядочки у них тут. Раз за нас платит муниципалитет, так можно и раны через край зашивать?
Уроды!
Мне скучно!
Попробовал сам себя развлекать. Чем? Песнями, естественно. Руки-то привязаны… Так что от воспоминаний обводов кормы «Просто Марии» никакого интереса.
Вот и горланю после «Орленка» и «Варяга»:
А на параде конница идет,
И за тачанкой тянут бронепоезд.
А тетя Надя, тетя Надя, тетя Надя не дает
Снять комиссару свой широкий пояс.
Или вот еще:
Это школа танцив Соломона Скляр-р-ра,
Школа бальных танцив, вам говор-р-рат.
Две шаги налево, две шаги напр-р-раво,
Шаг впир-р-род и две назад.
Кава-кавалеры пр-р-риглашают дамов.
Там, где бр-р-рошка, – там пир-р-род…
Две шаги налево, две шаги напр-р-раво,
Шаг назад, наобор-р-рот.
Все это хрипло, с бесподобным одесским акцентом…
А кто оценит?
Кто оценит, когда рядом никого нет вообще!
Одиночка, мля.
Тюремная больничка.
И вижу я только потолок, ну и кубрик этот, крашенный масляной краской зеленой, вижу, если глаза скосить. Двери белые. Вот и вся развлекуха. Кубрик большой, кровать по центру. Театр анатомический. Только зрителей нет.
Когда я уже совсем взвыл от одиночества и дошел до полной кондиции озверения, дверь открылась, и медсестра, которая меня все это время колола, вошла, держа в руке на отлете какую-то розовую хрень. А за ней ввалились в кубрик мои девчата. В полном составе всем автобусом. Но не в саму палату, а толпятся в дверях, будто дальше им путь заказан.
Наверное, никогда я не был так им рад, как сейчас.
Особенно меня умилила, просто до слез, пузатая сетка больших оранжевых апельсинов, которую держала в руках Роза. Как это знаково – по-нашему, по-северному, где апельсины десятилетиями были в страшном дефиците!
Медсестра, молча улыбаясь, подошла к кровати, что-то там покрутила, где я не вижу, нажала с силой на какой-то рычаг, и я вдруг оказался во вполне комфортной позе. Практически сидя, да еще с поддержкой под колени.
Потом она взяла это розовое, что принесла с собой, и стала осторожно прицеплять мне на шею. С такой чашкой пластиковой, в которую укладывают подбородок. В итоге вес головы