своего маршрута и уже начал подумывать, что меня, может быть, забыли.
Утром, 25 января, когда я собрался идти к Катрин, дядюшка Гульден обернулся ко мне со слезами на глазах и сказал:
– Послушай, Жозеф, я хотел, чтобы ты поспал спокойно последнюю ночь, и ничего тебе не говорил – вчера вечером приходил бригадир и принес походный лист для тебя. Ты должен отправляться с итальянцами и пятью-шестью новобранцами в Майнц.
У меня задрожали поджилки, и я должен был сесть. Старик вынул походный лист и прочел его. Там так и говорилось, что «Жозеф Берта причислен к шестому полку и должен явиться в Майнц 29 января».
После минуты молчания дядюшка Гульден добавил:
– Итальянцы отправляются сегодня, около одиннадцати часов.
– Так, значит, я больше не увижу Катрин? – словно очнувшись от ужасного сна, вскричал я.
– Нет, увидишь! – отвечал старик дрожащим голосом. – Я известил тетю Гредель и Катрин, и они обе придут сюда попрощаться.
Видя, как он взволнован, я едва удержался, чтобы не разрыдаться.
– Тебе не о чем беспокоиться, – добавил дядюшка Мельхиор, – я все приготовил в дорогу. Ты был мне вместо сына, Жозеф. Я думал, что скоро мы заживем все вместе, с Катрин. Но Бог рассудил иначе…
Уткнув лицо в его колени, я тихо всхлипывал. Старик вынул из шкафа кожаный солдатский ранец и положил его на стол.
– Там все, что надо: две рубашки, два фланелевых жилета и прочее. Я заказал для тебя пару сапог, потому что нет ничего хуже интендантской обуви. A у тебя ноги и так не очень-то здоровые.
На улице слышались голоса итальянцев, готовившихся к отправке.
Этот шум и сумятица производили на меня странное впечатление. Я все еще никак не мог поверить, что мне придется сегодня же уйти. Но вот дверь открылась, и Катрин бросилась в мои объятия. Тетя Гредель начала снова говорить:
– Надо было тебе бежать в Швейцарию, как я советовала… Вот ты не хотел меня слушаться!
Катрин села рядом и обняла меня.
– Ты вернешься… – повторяла она, прижимаясь ко мне.
– Да, да… A ты будешь думать только обо мне одном?.. Ты не полюбишь другого?
– О, я всегда буду любить только тебя одного!
В городе уже грохотали барабаны. Мы все сидели подавленные, не говоря ни слова. Все барабанщики собрались теперь на площади. Дядюшка Гульден взял ранец за ремни и сказал серьезно:
– Жозеф, поцелуемся! Время отправляться.
Я встал весь бледный. Он надел мне ранец на спину. Катрин рыдала, закрыв лицо фартуком. Тетя Гредель глядела на меня, стиснув губы.
Барабанный бой стих.
– Сейчас начнется перекличка, – сказал дядюшка Гульден, целуя меня.
Неожиданно он разрыдался и, плача, называл меня своим сыном и все твердил слова утешенья.
Когда я целовал тетю Гредель, она обняла мою голову и сказала:
– Я всегда тебя любила, Жозеф… Ты был нашей отрадой! И вот приходится расставаться! Боже, какое горе!
Я не плакал. Катрин сидела, не шевелясь. Я подошел к ней и поцеловал