вместе с прочими товарами – домоткаными одеялами, простынями и полотенцами, корзинами из дубового луба, шляпами из пальмовых листьев. Рядом стояли склянки с травяными настоями от головной боли, бессонницы и кашля. Иногда в банке красовалась заспиртованная змея или огромная лягушка-бык – такие диковины неизменно привлекали внимание туристов и шли нарасхват. Еще бо́льшим спросом пользовались приготовленная бабушкой похлебка, которую каджуны называют гумбо, или джамбалайя – блюдо из риса, в который добавляется всякая всячина. Гумбо бабушка разливала в мисочки, и туристы, сидя за столом напротив нашего дома, с удовольствием поглощали настоящий каджунский обед.
Честно говоря, жизнь моя вовсе не была так уж горька и безотрадна, как случается порой с детьми, лишенными родителей. Жили мы с бабушкой более чем скромно, но у нас был свой домик, где мы чувствовали себя безопасно, а нехитрая наша торговля позволяла сводить концы с концами. Иногда – хотя, надо признать, не слишком часто – дедушка Джек делился с нами доходами от ловли ондатры. Только этот промысел его и кормил.
Бабушка Кэтрин была слишком горда и слишком сердита на дедушку, чтобы принимать эти деньги с благодарностью. Дедушка или отдавал их мне, или просто оставлял на кухонном столе.
– Я не жду от нее никаких благодарностей, – как можно громче говорил дедушка, стоя рядом со мной на галерее. – Но по крайней мере, она могла бы заметить, что я принес ей эти проклятые деньги. Черт побери, они нелегко мне достались.
Бабушка Кэтрин делала вид, что не слышит, и про должала заниматься своими делами, не удостаивая дедушку даже взглядом.
– Спасибо, дедушка, – пыталась я исправить положение.
– Не твоей благодарности я жду, Руби. И вообще, я приношу вам эти деньги не ради благодарности. Я просто хочу, чтобы кое-кто знал: я жив, не потонул в болоте и не пошел на корм аллигаторам. Но кое-кто считает ниже своего достоинства даже взглянуть на меня. Не понимает, что это просто неприлично.
При этих словах дедушка повышал голос, так что не услышать его бабушка никак не смогла бы.
Иногда она появлялась в дверях, точно слова деда задели ее за живое.
– С каких это пор Джек Лэндри стал разбираться в приличиях? – роняла она, по-прежнему не глядя на дедушку.
– А…
Безнадежно махнув длинной рукой, дедушка разворачивался и уходил по направлению к болотам.
– Дедушка, подожди! – умоляла я, устремляясь за ним.
– Подождать? Чего мне ждать? Тот, кто не имел дела с каджунской женщиной, не знает, что такое упрямство. Если каджунка вобьет себе что-нибудь в голову, она становится настоящим чертом. Нет, здесь мне ждать нечего, – заявлял дедушка и ускорял шаг, громко хлюпая ботинками по влажной траве.
Зимой и летом дедушка носил красную куртку – нечто среднее между рыбацким плащом и стеганой фуфайкой. Куртку эту сплошь покрывали огромные карманы – крысиные, так их называют, куда он складывал убитых ондатр.
Когда