Евгений Попов

Песня первой любви


Скачать книгу

была огромная очередь. Вообще советский ресторан – это особая тема. Там не просто ужинали, а – кутили, жизнь прожигали и т. д.

      Перебьешься, не сорок первый. – В смысле «не сорок первый год», т. е. не война.

      Пятнадцать пятьдесят – огромная сумма для простого человека в те времена.

      Верю всякому зверю… – сибирская присказка, которая заканчивается так: «Только тебе не верю».

      Норильчанин – жители заполярного Норильска считались тогда ужасными богатеями.

      Копец – переделанное сибиряками слово «конец», своеобразная контаминация со словом «копчик», имеющая неуловимо непристойный оттенок.

      Там в океан течет Печора…

      – Вот же черт, ты скажи – есть справедливость на этом свете или ее совсем нету, паскудство! – ругался проигравший битву с крепкими картежными мужиками неудачливый игрок, бывший студент Струков Гриша, тридцати двух лет от роду, обращаясь к своему институтскому товарищу Саше Овчинникову, когда они возвращались глубокой ночью от этих самых мужиков в Гришин «коммунал», где Овчинников хотел переночевать, так как явился он из Сибири, определенного места жительства в Москве пока не имел и квартировал далеко за городом, у тетки.

      Цыкнув на соседей, которые, недовольные поздним визитом и грохотом отпираемых засовов, выставили в коридор свои синие морды, Гриша с Сашей оказались в струковской узкой комнате, основной достопримечательностью которой являлись специально сконструированные полати, куда вела деревянная лестница и где еще совсем недавно, подобно неведомому зверю, проживала под высоким потолком Гришина старенькая теща. Пока Гриша окончательно не расстался со своей Катенькой по причине вскрывшихся ее отвратительных измен. И пока Катенька, проявляя неслыханное благородство, не выписалась честно с Гришиных тринадцати метров и не переехала к «этому настоящему человеку», прихватив с собой и прописанную в городе Орле «мамочку».

      – Нет, это мне не денег жалко, – заявил Гриша. – Хотя мне и денег жалко тоже, но в гробу я видал эти двадцать рублей, – бормотал Гриша. – Но что тот левый хрен мог меня пригреть на пичках, так этого я, по совести, ни от него, ни от себя никак не ожидал. Скажи, друг, у вас в Сибири бывает такое свинство?

      – У нас, Гриша, в Сибири все бывает, – сказал Саша, зевая. – У нас вон ломали на Засухина дом и там нашли горшок с деньгами от купца Ерофеева, и через этот горшок сейчас одиннадцать человек сидят, потому что они золото не сдали, а напротив – принялись им бойко торговать, возрождая на улице Засухина капитализм. Вот так-то…

      – Ух ты черт, кержачок ты мой милый, – обрадовался Гриша. – Вот за что я тебя люблю, дорогой, что вечно у тебя, как у Швейка, есть какая-нибудь история. Хорошо мне с тобой, потому что ты еще не выродился, как эти московские стервы, падлы и бледнолицая немочь.

      В стенку постучали.

      – Я вас, тараканов! – прикрикнул Гриша. И продолжал: – Веришь, нет, а боятся меня – ужас! Я по местам общего пользования в халате хожу, а им – ни-ни! Запрещаю. Нельзя, говорю! Нельзя! И все! Некультурно! Они меня