«многовертимом плясании» в честь бога растительности Переплута и орошающих эту растительность водных божеств вил, полуженщин-полуптиц, полагалось размахивать рукавами, как об этом повествует, например, сюжет о Царевне-лягушке, разбрасывая лебединые косточки и разбрызгивая вино: «Махнула правой рукой, стали леса и воды; махнула левой – стали летать разные птицы». Справа от девушки с длинными рукавами два музыканта играют на свирелях-флейтах, стоящий рядом с ней бьет в барабан, который в то время на Руси называли бубном. Описывая происходящее, летописец замечает: «В селях возбесятся в бубны и в сопели…»
Что же это за «особое состояние»? Почему оно возникает в пространстве карнавала и единственный ли то путь к нему?
Для начала неплохо бы вспомнить, что такое вообще карнавал. Прежде всего, это средневековый праздник, растянутый на несколько дней и приуроченный к определенному времени года, то есть носящий несомненный сезонный характер. А любой сезонный праздник – будь то Новый год, Масленица или праздник урожая – всегда восходит к более ранним, аграрным или даже охотничьим ритуалам древнейших первобытных культур. Архаическое сознание мыслило мир неразрывным и цельным организмом, где все части взаимосвязаны друг с другом, так что воздействие на какую-то одну часть неминуемо передает реакцию чему-то другому. Попробуйте наступить босой пяткой на гвоздь, и вы сразу, без долгих объяснений поймете, точнее, прочувствуете, что это значит!
Пляски вокруг Майского дерева. Рисунок эпохи Возрождения
Приступая к любым операциям с архаическими культурными моделями, необходимо в первую очередь избавиться от всякого высокомерия и снобизма. Во-первых, потому, что наш способ мышления настолько юн и зелен – если брать в сравнении с теми десятками и даже сотнями тысячелетий, когда человеческий разум работал иначе, – что пленочка совсем условная, того и гляди порвется. И рвется, еще как рвется, особенно там, где почему-то становится тонко: любой невроз, психоз, шизофрения – как и было сказано! – галлюцинаторное или просто наркотическое воздействие, да переутомление или обычной сон, наконец, – все это мигом провоцирует пробуждение исконных способов интерпретации окружающих обстоятельств, и вот мы снова (здравствуйте, давно не видались!) барахтаемся в плену произвольных ассоциаций и неподвластных прямолинейной логике представлений. «Сновидение представляет собой неприметную дверь в сокровенных и самых потаенных убежищах души; эта дверь открывается в ту космическую ночь, какую являла собой psyche задолго до возникновения какого-либо эго-сознания и которой psyche останется, независимо от того, сколь далеко простирается наше эго-сознание – ибо любое эго-сознание ограниченно: оно отделяет и различает, постигает лишь частности и знает только то, что в состоянии воспринять эго ‹…› однако в сновидениях мы становимся подобием этого более общего, более подлинного и вечного человека, обитающего во тьме изначальной ночи. Там он все еще остается целостным, а целое по-прежнему остается в нем –