Владимира Ивановича.
Не счесть больных, обращавшихся к нему по разным поводам в январе, феврале и марте. В ту же пору устраивал в губернскую психиатрическую больницу к доктору Яковенко эпилептика Григорьева, опасного для общества больного.
Перепись населения оказалась хлопотным делом. 4 февраля он писал учителю из Новоселок Забавину, счетчику Бавыкинского участка:
«Многоуважаемый Николай Иванович! Напоминаю Вам, что вечер 4-го февраля – это крайний срок для представления переписного материала. Буду ожидать Вас сегодня весь вечер, до 12 часов ночи.
Уважающий Вас
А. Чехов».
С Забавиным на пару он ведет строительство нового здания Новоселковской земской школы. Когда в декабре по большому снегу выбирали, обмеряли шагами площадку под стройку, Антон Павлович вымок, сильно переохладился – отсюда непрерывный изнуряющий кашель, головная боль, то, что доктора в те годы называли инфлуэнцей.
Мелиховский староста Прокофий Симанов, в содружестве с которым Чеховым осуществлялось строительство третьей по счету земской школы.
Это о ней, школе в селе Мелихово, Антон Павлович писал Суворину: “Предполагаются еще постройки в недалеком будущем, и если Вы ничего не будете иметь против, то из Вашего пожертвования я буду выдавать по сто рублей, и таким образом Вы окажете помощь не один, а пятнадцать раз.”
Большие хлопоты были связаны с организацией поездки московских артистов-любителей с благотворительным спектаклем в пользу Новоселок в Серпухов. Сколько это потребовало сил!
Чехов сел за стол и погрузился наконец в чтение корректурных листов. Работе мешал надоедливый кашель. Он встал, сгорбившись, пошел «плевать кровью» к умывальной раковине за ширму, которая стояла справа от входа в гостиничный номер. Приведя себя в порядок, возвратился к письменному столу и сидел за корректурой до глубокой ночи. Благо, никто не мешал.
Его утреннее настроение не было радужным, но умиротворенным, деловым, рабочим. Он еще до завтрака стал гасить московские долги.
Письмо барышни извлечено из-под груды корректурных полос, горой лежащих на подоконнике, и вот уже по листу плотной, высокосортной веленевой бумаги рассыпался бисер чеховского раздельно-слитного почерка: каждая буква на особинку, а в то же время «самостоятельные» буквы сбиты в слова, фразы, обороты речи.
«97.22/III. Большая Московская гостиница, № 5.
Милостивая государыня!
Приехав вчера в Москву, я получил от Вас письмо, в котором Вы выражаете желание прислать мне Ваши рукописи. Я рад служить Вам; рукописи я прочту с удовольствием и искренне выскажу мнение.
А. Чехов».
Таким собранным, волевым, красивым (так и хочется сказать, в расцвете сил, хотя это не секрет, что он буквально надрывался в зиму девяносто шестого – девяносто седьмого годов, и совершал, видимо, свыше ему назначенное из последних сил) Чехов был в канун легочного кризиса