в таком диалоге нельзя требовать у того, кто написан на иконе, ответа на свои вопросы. Нельзя и пытаться во что бы то ни стало «утвердить» за их счет свой готовый ответ. Нужно подняться до нового духовного состояния, тогда многие вопросы разъяснятся как бы сами собой. Это и значит вступить в диалог – sacra conversatione, – к которому призывает церковное искусство. Итак, нужен диалог внутри церковного искусства, его диалог с нами и нас – с самими собой.
Проблема здесь в том, что не только стиль, но и выразительность изображений не может быть одинаковой в разные периоды церковной жизни. Иконы (и вообще священные образы – западные или восточные) далеко не всеми легко и просто воспринимались в Средние века. В христианстве изначально, задолго до иконоборческих споров VIII–IX вв., существовало принципиально разное отношение к иконам: кто-то смотрел на них, в соответствии со словами св. Василия Великого, восходя от образа к Первообразу, а кто-то совмещал образ и Первообраз и мог поклоняться образу как Первообразу. Были и те, кто категорически возражал против изображений в храмах, не делая, впрочем, из этого общеобязательного учения[78].
Предваряя дальнейшее развитие темы, приходится отметить, что диалог по поводу церковного искусства в истории чаще всего происходил в виде спора, причем этот спор велся иногда в буквальном смысле не на жизнь, а на смерть. Глубоко и точно подоплеку иконоборческого спора увидел С. С. Аверинцев: со стороны иконоборцев она была в том, чтобы утвердить власть императора как живой иконы – единственного «образа» присутствия Христа на земле[79]. Но иконопочитатели победили, и потому что на их стороне была правда гонимых против гонителей, и потому что они соотнесли проблемы искусства непосредственно с проблемами христологии, с вочеловечением Христа. Иконоборцы же в своей полемике в основном стояли на позициях античного и иудейского богословия, утверждая отрицание всякого образа как недостоверного (ил. 11).
Иконопочитатели победили (не только на VII Вселенском соборе, но и в целом в церковной истории) еще и потому, что смогли признать относительно справедливую часть аргументов противника, – правда, не в теории, а на практике. Что это значит? На иконе того или иного святого или даже Христа изображаются конкретные человеческие черты: это не «схема» лица, не дематериализованная плоть, а плоть преображенная. Но с другой стороны, эта плоть одухотворена так, как в жизни обыденной, земной, бывает лишь на миг, который даже не вполне принадлежит земному времени. Это было достигнуто за счет последовательного отхода от форм «низкого эллинского искусства» (так оно было названо из-за попыток сохранить сходство изображений с умершими людьми в постановлении иконоборческого собора 754 г.[80]). Человеческий образ в античной живописи и пластике на самом деле не имел цели воспевать человеческую плоть (там были свои условные приемы, свое «преображение» телесности). Но нельзя не видеть, что простое подражание произведениям античного искусства в христианской живописи и пластике было бы