в привычной большинству трехмерке.
Когда из виду исчезал очередной фрагмент зверя, через образовавшуюся «прореху» виднелось черное небо.
– Дракон, – выдохнул Митька и метнулся в сторону, уворачиваясь от острого, как меч, осколка камня.
Как дракон умудрялся швыряться этими доисторическими снарядами, было еще более-менее понятно – хвостом он оперировал, как редкий человек двумя руками сможет. Неясным было, откуда снаряды брались. Из глубины пространства? Или, что более вероятно, из тех мест, с которыми глубина соприкасалась? Вполне логично, что, исчезая из трехмерного Трилунья, дракон оказывался в другом, тоже вполне себе трехмерном витке пространства. Очень, очень каменистом.
– А кто все эти люди? – риторически проорал ей почти в ухо друг, помогая подняться.
Теперь Карина сидела, прижимаясь спиной к чему-то твердому. Радовало, что куртка была скорее цела, чем нет. Удручало то, что в опасной близости топтался знаккер, разбивший глыбу. И неизвестно, что хуже, – если он, не заметив, наступит на кого-то из ребят или заметит и прибьет. Он, правда, был очень занят.
– Хватит копаться! – рявкнул знаккер, обращаясь к своим… коллегам? Подельникам? – Подберитесь к нему на кешера, я перекину!
Кешера – усыпляющий знак, вспомнила Карина. Срабатывал только при прикосновении, требовал силы, пропорциональной размеру усыпляемого объекта во всех четырех измерениях. Ого, крутой народ тут собрался, куда деваться…
Кстати, деться куда-нибудь – отличная идея! Девочка осторожно пошарила в глубине своей опоры. Камень. И четвертое измерение – с гулькин нос. Тьфу, невезуха.
Сполохи знаков слепили глаза, делали тьму еще более черной и непроницаемой. Да к тому же все собравшиеся (кроме Митьки и Карины, разумеется) были в мешковатых комбинезонах или чем-то подобном, да еще и с капюшонами на головах. Но как в бальном зале иногда замолкает музыка – специально, чтобы все до единого услышали твою неловкую и неуместную реплику, – так и один из сражавшихся откинул капюшон как раз в момент вспышки. Цвет знака был светло-голубым, но он едва перебил рыжину курчавой шевелюры… Евгения Радова.
– Мрак, – сказала Карина, глотая другое, более емкое и грубое слово. – Это же мой отец.
– Серьезно? – удивился Митька. – Я не рассмотрел.
– Я зато рассмотрела.
– Теперь и я вижу! Так вот куда он сбежал. – Голос мальчишки против воли звучал зачарованно. И было от чего.
Даже в сражении типа «все на одного, но очень большого» Евгений умудрялся привлекать к себе внимание, как тот еще солист. Его пальцы не просто зашевелились, творя ритуальный знак. Они… ожили. «Как стрекоза из ножей в руках Великого Мастера», – подумалось Карине. И вот уже в воздухе на высоте плеча Евгения засияло… засияла… горизонтальная линия. Сразу же появилась следующая – на высоте его макушки… потом еще одна – чуть выше. И еще.
Их сияние озаряло лицо отца – такое же скуластое, чуть курносое и пухлогубое, как у самой