настойчиво звучала в мелодичных повторениях ласковая мужская просьба. Она замерла, затаила дыхание. Девочку пронзил внезапный холодный трепет – взлетевшие качели отвесно падают вниз, разом рушится сердце, и ледяной ветер сладко замораживает грудь изнутри. Озноб души, преддверие обморока, короткая райская дурнота – все эти странные ощущения не раз повторятся потом в ее жизни.
Она перевела дыхание и сыграла еще раз.
Вкрадчивая словно бы недосказанная мелодия тревожила и вела за собой, суля счастье, – в ней слышались откровение и нежность. Шум возобновившегося дождя естественным образом вплетался в музыкальную фразу. Девочка оглянулась. Казалось, сам автор встал у рояля и, скрестив на груди руки, глядел вместе с нею в раскрытые ноты. Пластрон крахмальной сорочки отражался в черной полировке, блестели в полумраке стекла очков, и брильянтовая запонка искрила в снежной манжете. Насмешливые мужские глаза следили за пальцами юной пианистки. Она вдруг со странной пронзительностью поняла душу того, кто придумал эту простую – и вместе с тем такую обволакивающую, такую страстную мелодию… От волнения она не могла доиграть, не могла успокоить дрожащие пальцы. То был приступ любви к молодому мужчине, собравшему воедино столько чудных звуков. И неважно, что автора давно не было на свете – тоскующий тающий вальс соединял времена и души. – «Ты здесь? здесь?! – испуганно прошептала девочка и сжалась от страха, ожидая ответа. – Что это? я с ума схожу?! Я умираю от любви к этой музыке, к влажному саду, к горькому запаху тополей…»
Дождь кончилсялся – за окном порозовело, притихло; редкие капли звонко плюхались в переполненный бочонок. – «Определенно я схожу с ума!.. и я уверена, что две души – моя и его – только что разговаривали меж собою. – С пугливой тревогой она вновь осмотрела углы, прислушалась. Теперь она знала то, о чем раньше лишь догадывалась. Душа не ведает пределов, не знает тлена, а музыка одно из связующих звеньев, чарующий посредник в интимном диалоге душ. Но почему так непоправимо и безнадежно мы разошлись во времени?..»
Теперь уж она непременно должна была знать все, что вышло из-под его руки, из-под его пера. Отыскав потрепанную книжку, она залпом прочла ее от корки до корки (и если раньше длинная пьеса воспринималась как скучнейшая школьная повинность, удостаиваясь лишь равнодушного пролистывания, то теперь вся до последнего слова наполнилась новым смыслом и особым значением).
И тут уж девочка влюбилась окончательно.
Все что так привлекало ее во взрослых мужчинах: тонкая ирония, разбег изощренного ума, расточительный блеск небрежных насмешливо-метких суждений – все это было, было здесь! было едва ли не в каждой строчке…
Бедный, бедный Чарльз – разве мог он тягаться с гением?..
– «Я-то как раз помню! Его звали Чарльз. И довольно гадко было с твоей стороны… и только глупая девчонка могла так беспардонно влезть в чужие отношения, зачем-то