за поля шляпы, мечтательно вздыхала.
– «Знаете что, Чарльз… а ведь когда-нибудь я куплю себе прекрасный замок на берегу моря и назову его «Вилла Алам».
Англичанин, сидя на велосипеде, упираясь ногой в забор, балансировал со скрещенными на груди руками.
– «A lamb? Вилла „агнец“? Оу-вечка?» – удивлялся он.
Она вновь хохотала.
– «Что за глупости, какая еще овечка! Алам это мое имя. Если написать латинскими буквами Маля и прочесть наоборот, как раз и получится: Alam. Красиво, правда? Я сама это придумала».
– «М-м… красиво, да! – словно бы прикинув, соглашался он. – А Вы, Малиа, большой… большая мечтател! Романтик!» (ударение у него перемещалось на последний слог).
Чарльз был весь такой чистый, тонкий, серьезный. Светловолосый и сероглазый, – одним словом, англичанин. Он учил ее кататься на велосипеде и шел рядом, придерживая руль, страхуя на случай падения. От белой рубашки пахло свежестью недавно выглаженного, чуть подпаленного утюгом полотна, – и еще воздухом, рекой, теплым летним ветром.
Иногда он усаживал ее впереди на раму и они быстро катили по розоватой до блеска укатанной тропинке. На резких поворотах, на стремительных крутых спусках, – когда кажется вот-вот вылетишь через руль в канаву, – Малечка закрывала глаза и, визжа от ужаса, одновременно хохотала.
– «Be calm, Тили! – едва слышно говорил тогда Чарльз, касаясь сухими розовыми губами мочки ее уха, – be calm, my frend! Be calm…» – И на протяжении всего пути она чувствовала на своей голой шее его спокойное теплое дыхание.
В конце августа в семье Кшесинских отмечали рождение младшей дочери Матильды. Поскольку знаменательное событие выпадало на лето, праздновали почти всегда в загородном имении. Ближе к последним числам месяца Феликс Иванович традиционно отправлялся в город за провизией для праздничного стола.
В тот раз со станции Сиверской отец приехал с двумя большими кожаными мешками. Кучер Василий, основательно вспотевший, сильно пропахший крепким лошадиным духом, сопя и топая, взобрался по ступеням крыльца. С пыхтением он втащил поклажу на веранду и, сложив в угол доверху набитые мешки, ушел распрягать лошадей.
Феликс Иванович сел в скрипнувшее под ним плетеное кресло, взял со стола газету и, отдуваясь, обмахивался. Прибежавшая из сада Тиличка, увидев мешки, ахнула и звонко расцеловав отца в обе щеки, полезла смотреть покупки. Один за другим она открывала хрустящие пакеты – и всякий раз радостно вскрикивала.
– «Ананас! Апельсины! Печенья! Эклеры!.. Вот это жизнь! Запируем как короли!»
Отец засмеялся. – «Ну, слава Богу, угодил! Ф-фу! Уморился я что-то – и то сказать, душно сегодня. Василий как всегда опоздал – да хорошо встретился мне на станции Чарльз, он и помог выгрузиться. Это ничего, душенька, что я пригласил англичанина на твое рождение? Думаю, вдруг рассердишься? Все-таки, личный твой праздник».
– «Мой личный… и отлично!