ходить, благо что рядом. Храм городской, служили мы тогда почти каждый день, вот и бывала девушка у нас чуть ли не на каждой службе. Кстати, она исповедовалась и знала, что такое хорошо и что такое плохо. Разбирала свои поступки, давая им соответствующую нравственную оценку.
Мне показалось, что мы с Мариной даже подружились. Она старалась чем-нибудь незамысловатым выразить мне свое внимание, а я, в свою очередь, неизменно сохранял для нее после службы просфорку. Девушка-ребенок… Как сейчас, она стоит у меня перед глазами в своем розовом в цветочек легком летнем платьице.
Однажды девочка решила разогреть себе пищу. Она должна была открыть газ и поднести к конфорке зажженную спичку. Газ-то она открыла, да спички куда-то подевались. Любой разумный человек газ бы в таком случае выключил и спички бы поискал, но Мариночка не сообразила и газ не выключила, а когда нашла и чиркнула по коробку, произошел взрыв. Девушка обгорела, особенно пострадала область груди, от шеи до живота.
Я пришел навестить свою подружку в нашу городскую больничку. Мариночка лежала наполовину обнаженной, а над грудью у нее был натянут марлевый полог от мух.
Веселый врач со здоровым цинизмом на мой вопрос о положении ее дел ответил:
– Батюшка, я думаю, это уже твой клиент.
– Почему обязательно мой клиент? У нас что, не существует ожоговых центров? Почему бы ее не отвезти в область?
– Да ты что?! Нормальным людям лекарств не хватает, а ты глупенькую предлагаешь лечить? – И, видя, что я расстроился, добавил: – Бать, не заморачивайся, ну что ты на самом деле? Ей ведь действительно лучше умереть. Кому она такая нужна, да еще с ожогами?
Через какое-то время девушку выписали домой. Грудь у нее покрылась буграми и рубцами, напоминающими лунные кратеры, но только темно-малинового цвета. Требовалась пересадка кожи, но кому охота с дурочкой возиться, не умерла в больнице – и то славно. Больше я не видел, чтобы она вставала и ходила, хотя бы по дому.
Потом меня перевели в другой храм, но я продолжать навещать Марину и ее маму. Девочка радовалась моим приходам. Когда я усаживался с ней рядом, она неизменно брала мою руку, что-то чертила у меня пальчиком на ладони и улыбалась.
Постепенно ее положение стало ухудшаться. Я не очень-то понимаю, что там произошло в медицинском отношении. Но теперь, для того чтобы девушку спасти, из-за ожогов кожи и мышц, которые в свое время не стали лечить, нужно было взрезать грудину и расставлять саму грудную клетку. Врачи осмотрели Марину и пришли к выводу, что больная вряд ли перенесет такую тяжелую операцию. Интенсивное лечение, ожоговый шок, все это, мол, сказалось на сердце, скорее всего, девушка скончается прямо на операционном столе. Матери сказали:
– Для вас есть разница, где умрет ваша дочь, на столе хирурга или дома? Дома она еще, может, немного и поживет.
Как хотите, а я отказываюсь понимать таких врачей. На самом деле уж что-что, а сердце у нее оставалось здоровым, и мучения для Марины и ее мамы продлились еще на целых три года. Девушка слабела,