составом,
п редко-редко на речной излуке
мелькал огонь рыбацкого костра…
Там, вдалеке от грохота и бега,
жил нежный бархат с пробчатой корою,
и чёрные жемчужинки черёмух
всё увеличивались. Хлюпали коряги,
и слаще мёда, молока и хлеба,
изнемогая, пахли все покосы…
И скудно освещённый полустанок
в одну минуту мимо пробегал,
и там, за складом, между фонарями
шёл театрально выглядевший сад…
И холодало… закопчённый тамбур
был весь, в железом пахнущей, росе,
и холодали жесткие косицы
волос, хлеставших долго по щекам…
Та девочка считала, что бессмертной
она пребудет, что по виду счастье —
как зарево над центром областным…
Жизнь! помнишь, помнишь?! – это я была…
БОЛШЕВО. ЛЕСНОЙ ПРОЕЗД
Светло от снега в комнате моей,
светло от дум, суровых и печальных.
так расстели листы бумаг крахмальных
и дальних призови к себе гостей.
Ты помнишь пар, валивший из избы?
там прежний мох меж брёвнами остался.
там труд электриков, влезавших на столбы,
геройским и таинственным казался.
Был госпиталь за дамбой, и в пыли
ветеринарный пункт лежал в истоме.
Фигуры марсианские вдали
воздвиглись – вышки на запретной зоне.
Куда ты дела то, что мир давал:
старушьих юбок вечную немаркость,
мазут на плахах раскалённых шпал
и похорон чудовищную яркость?
Неужто позабыть посмеешь их,
стоящих на перронах в непогоду,
с толчёною картошкой с огороду,
да с ландышем с разъездов дождевых?!
От ландышей, от капель их, сейчас
вкус на губах, на сердце вкус горчайший…
Гляди, гляди! – вон сколько грозных раз
ты обошла вокруг звезды ближайшей!
«Не унимается… Томит и гонит…»
Не унимается… Томит и гонит
тоска по открыванию земель…
мне кажется – я родилась в вагоне,
и что вагон – и был мне колыбель.
Не вспомнить дом, отринутый семейством,
во веки вечные не вспомнить лик отцов…
но вот Сибирь с таким-то ярким действом:
нам со стоянки принесли жарков!
Забыла годы школьного ученья,
но те поездки на районный смотр!
Глухой рассвет… вагон без освещенья…
как птичий сад, запел наш детский хор.
О годы странствий, прожитые рано!
я возвращалась. Подступал Байкал,
а инвалид из горького баяна
плач о маньчжурских сопках выпускал.
И в душу мою яростною вспышкой
возлюбленная родина вошла,
и плакала я тяжко и неслышно,
откинувшись туда, где тень была…
А самый древний, самый деревянный,
узкоколейкой