Все нити заговоров, официальных нот и тайных протоколов, все имена высокопоставленных шпионов и продажных секретарей официальных особ, множество тайн королев, королей и фаворитов – все было тщательно внесено, каталогизировано, активно пользуемо – и все хранилось под этими густыми темными волосами, за этим высоким бледным лбом, за водянистыми от усталости глазами.
Еще меня поражало, что Ришелье почти никогда не пребывал в раздумьях – как это делают обычно люди: складывают руки домиком, возводят очи горе или по-простому скребут в затылке. Кардинал как будто всегда имел уже готовый план действий, расписанный до последней мелочи, и всей его жизненной задачей было привести окружающую его реальность в согласие с этим планом.
Воображаю, каково было присутствовать на заседаниях Королевского совета, возглавляемого его преосвященством. Избиение младенцев.
Впрочем, он не заносился, подобно слишком гордым и слишком рано умиравшим фаворитам, коими так богата история нашей страны. Кардиналу как будто свыше отмерили еще и знание человеческой природы – едва ли не самым ценным его даром было умение предвидеть, кто как поступит в той или иной ситуации. Даже не видя человека, он уже как будто знал: что тот может, чего точно не может, а вот в этом – небольшом – поле могут быть варианты. Едва ли не самым интересным для него было следить за этими вариантами и делать ставку на тот или иной исход.
Проявляя при этом бесконечное терпение. Он редко повышал голос, не жалел времени и сил, чтобы объяснить несколько раз и убедиться, что понят. Это можно было принять за доброту, но скорее – его внутренние весы давно и точно установили, что цена ошибки, возникшей из-за непонимания, слишком высока, чтобы жалеть на объяснения свое драгоценное время.
Представьте, какое у него при всем этом было здоровье.
То есть, я думаю, веди он жизнь обычного высокопоставленного клирика, – он бы вообще не знал, что такое хвори. Но вся его жизнь была подчинена великой задаче – и тело его бунтовало.
Когда я в первый раз разглядел его со спины, то поразился, насколько Монсеньер выглядел бесплотным. Мне показалось, что за пелериной вообще нет ничего – так, сгустившийся эфир, привидение, призрак, явленный пугать людей.
Взгляд его обладал магнетическим, завораживающим эффектом – но даже василиски не имеют глаз на спине.
Худой спине, где все позвонки и ребра были наперечет, едва прикрытые жилистой мускулатурой. Может быть, когда-то перед крещением он и имел упитанную фигуру и перевязочки на руках, но те времена давно прошли, и за прибавку в весе мэтр Шико вел долгую, упорную и, увы, почти безрезультатную борьбу.
Его высокопреосвященство ел и мало, и неохотно, словно выполняя повинность – послушно, но без удовольствия. Вот в вине он толк знал – разбирался в букетах, купажах, годах сбора и регионах. Пожалуй, те редкие моменты, когда он мог спокойно сидя у огня выцедить бокал шамбертена, были наиболее близки к тому, что называется покоем и счастьем у обычного человека. Чаще всего