Тёмка с серебристыми тревожными глазами хороший. Ребенок. За него страшно. За себя уже – нет. Страшно, что время летит мимо. Будто прячущийся кораблик дрейфует в зоне мертвого штиля, отключив все двигатели и системы, а живое время летит мимо. Прятаться, прятаться. От себя самого, от Сташа, от близнецов. Сидеть тихо, не привлекать внимания. Ходить вот в школу, играть с Тёмкой. Огрызаться на близнецов. На велосипедике кататься… И все? Почему кажется, что ничего этого не будет? Что там впереди?
Он, не сразу решившись, глянул вперед – мрак.
Стена беды.
Ни проблеска надежды. Это что, смерть?
Он передернулся и вгляделся – даже не слишком-то и испугался: очень скоро его убьют близнецы. Вот-вот. На рассвете.
…Чего?!
Правда. 99,9% вероятности.
Как глупо.
Откуда близнецы здесь-то, на севере?
Прилетят? Ага, так им и разрешили…
Пойти спрятаться под кроватку?
Вообще-то страшно.
События сходятся в черную неизбежную точку.
Все, конец. Причем дурацкий и бессмысленный. И однозначный. Выживи, попробуй… Нет вариантов. Одна сотая процента… Смешно. Одному не справиться. Никак…
И – пусть?
Но ведь оставить все, как есть и позволить себя убить – это же – предательство?
Да. И – Сташ-то тогда близнецов прикончит. Из-за него. Опять – из-за него. Будто всем мало той беды. И как Сташ будет дальше жить? Нет. Нельзя его подвести. И так по жизни подвел. Надо спасаться.
А кто спасет? Да понятно, кто… Кроме него – никто не сможет эту одну сотую процента использовать… Никто и не поймет. Только позвать надо, предупредить… Как? Как вообще обратиться к нему?
– Да, – согласилась тихая мысль. – Если сейчас так глупо сдохну – все зря, столько поколений, бед, смертей, рождений – зря…
Он сорвал одну иголочку кедра, размял, растер в пальцах и долго внюхивался в терпкий кедровый запах, чтоб хоть чуточку отвлечься. Кедр пах жизнью. Юм весь взмок от борьбы разума с инстинктами. Как было хорошо, легко и сладко, когда ничего и никого он не помнил…
А Сташ не мог не прийти. Это ведь он посылал одежду, журнал по математике. Он заботился. Вир сказал, что он все знает. И все разговоры их с Тёмкой, с Каашем он, может быть, сам слышал. Юм же сам попросил, чтоб все кончилось. Он и пришел… Юм бы на его месте тоже пришел. Он хотел что-то сказать. А Юм орал и визжал, будто его зарезать хотят. Хотели бы, так давно уже зарезали. Сразу, как поймали… А они учат, лечат, заботятся. Терпят его.
Что же Сташ сказать мог? Не посмотреть же он приходил. Смотреть он и так смотрит, когда хочет, да это и понятно. И Юму взгляд свой почувствовать не дает. Иначе б он от такой тяжести издох бы. И от страха… А может быть, и нет. Ведь сейчас-то думать о Сташе не страшно. Это Тёмка с ним что-то сделал, когда поймал своим разговором. И догнал, и вышиб из потока ужаса, в котором Юм мчался в темноте, под холодный дождь, на мокрый песок с липкими листиками. Почему Темка все понимает? Да потому