Кааш подошел.
Хотел взять за плечо, но Юм невольно шарахнулся, задев плавно качнувшуюся дугу. Тут же пришел в себя и сказал:
– Сейчас, – и подобрал мечущиеся мысли. Ну – больно, ну и что? Да, Сети, на которую можно было бы переложить большую часть нагрузки, нет. Ну и что?! – А режим реальный?
– Да.
– Опрометчиво, – он посмотрел на маршевый пульт. Говорить, отвыкнув, было трудно. А от ротопульта насколько же он отвык? – Можно, я сначала так осмотрюсь и корабль попробую?
– Делай, как тебе лучше. Ты вроде очнулся? Курс сам выбирай.
Юм прошелся вдоль пульта, изучая данные со всех экранов. Тяжелый крейсер, большой… Голая голова мерзла, слегка тошнило, но навык в нем поднялся и расправился. Вести корабль на марше он сможет прекрасно. Тут не страшно. Потом сел к коллиматору, прикидывая курс и условия, просматривая чужой трек, по которому сейчас двигался корабль. Не так уж и трудно, да и пространство знакомое, как детская считалка. Он в три года тут летал… Не трудно. Но как же быть в ротопульте, если здесь уже от этих легких, реальных цифр, от вычислений, которые вертятся в уме как будто сами собой, в висках по иголке, а затылок печет? Придвинувшись, он активировал пульт и вошел в трек. Странно, но пальцы слушались, и ни в одном аккорде он не ошибся. Как хорошо его Кааш лечит. Он перестал смотреть на клавиатуру, вывел пульт на свой, привычный режим – тяжеловато, но о боли думать стало некогда. Он почувствовал под собой корабль, самый большой, самый мощный из всех, что когда-либо бывали под руками, самый лучший. И самый тяжелый. Мгновение он чувствовал глубокую, самую настоящую радость. Потом схлынуло, но он все же улыбался невольно, весь выпрямился в струнку и, беззвучно мурлыча свои тайные тихие песенки, управляющие аккордами маневров, разгонял корабль до пороговой скорости. «Я люблю это», – изумленно подумал он. – «Когда я лечу, я – живой, я – это я. Как странно».
С полчаса он занимался новым треком и настраивал корабельный мозг на экстренный выход из таймфага.
– Не тянешь ли ты время? – четверть часа спустя холодно спросил Кааш.
– Тяну, – сознался Юм. – Но я правда не хотел бы уронить такой корабль.
Он закончил вероятные треки и с тоской встал из-за пульта. Кааш смотрел как-то странно. Юм пошел к ротопульту, но, не дойдя пару шагов, опять встал. Его не затрясло – вообще больше не волновался и не боялся, но стоял как перед невидимым барьером. В ушах тихонько ныло. Кааш подошел:
– У тебя изумительная компенсация, оказывается. Я не ожидал ничего подобного. Ну, Юмис, вперед.
– Сейчас, – хрипло ответил Юм и не шевельнулся. – Боюсь. Так уж, на характер, минут шесть с половиной…
Кааш вдруг наклонился и, осторожно и быстро обняв, зачем-то коснулся губами виска и, ошеломив Юма страшно непонятным, ласковым тоном, шепотом попросил:
– Пожалуйста, Юмасик. Я ведь знаю, как трудно и, может, больно, только как же мне иначе увидеть