не хватало только яркой лампы, развёрнутой прямо в лицо.
– Я знаю, почему ты отказываешься, – заговорил наконец Максим. – Боишься, что язык развяжется, боишься наговорить лишнего. На некоторых кокс действует именно так, может, это твой случай? Не вижу других причин кобениться. Боишься разболтать немножко правды, ммм?
Я разжала челюсти и сказала небрежно:
– Я ничего не боюсь, просто я не употребляю…
– А что, – перебил он меня грозным рыком, – если бы завтра ты очнулась не у себя дома, а в одном из подвалов Лубянки?
Во мне вспыхнула знакомая злость. Она означала, что я напугана до крайности. Всегда злюсь, когда мне страшно.
– И что бы я там делала? – спросила я ледяным тоном.
– Сидела бы, накачанная пентоталом натрия, отвечала бы на разные вопросы.
– Что это такое?
– Такой специальный укольчик, – ощерился Максим. – Под ним сложно молчать о том, что думаешь, и о том, что знаешь. Поют как птицы, самозабвенно, вытянув шею и запрокинув голову. Просто потрясающе. Ну что, милая, прокатимся завтра?
Хорошо, что мои руки лежали на коленях под столом, их колотила сильная дрожь. Плохо, что под стол нельзя было спрятать и лицо, приходилось за ним следить.
– Куда? – выдавила я.
– Ко мне на работу.
– Хочешь накачать меня какой-то химией?
Максим повёл плечом, будто предоставляя мне самой решить, что именно он имеет в виду.
– Ты мне не веришь? – спросила я печально.
– Нет.
– Зачем тогда ты здесь сидишь? На чём ещё, по-твоему, должны быть основаны отношения, как не на доверии?
– А они на доверии и должны быть основаны, – он подался вперёд, и меня обдало его тяжёлым, густо пропитанным парами алкоголя дыханием. Я еле сдерживалась, чтоб не отвернуться и не поморщишься. Максим продолжал сиплым зловещим шёпотом: – Я, Катюша, ненавижу ложь, она выводит меня из себя. Ты хотя бы понимаешь, каково это – вывести меня из себя, понимаешь, на что это похоже? Будь уверена, это худшее, что может с тобой случиться, но если ты соврала мне, боюсь, именно это и произойдёт. Ты сказала, что любишь меня, было такое?
– Да, – хоть я и еле дышала от страха, но оступить было бы самоубийством.
– Так вот, завтра мы узнаем, правда это или нет. Я хочу быть уверен в тебе, милая.
– Хорошо, – сказала я, надеясь, что завтра не наступит никогда.
– Если вдруг я забуду, напомни мне убрать ствол подальше, а то ведь дело такое… После того случая стараюсь не брать его с собой на ммм… переговоры. – Максим замолчал, сжимая кулаки. Потом расслабился, достал из бумажника купюру, начал скатывать её в трубочку. Бормотал: – Видела бы ты его лицо, Катюша, не лицо, а кусок мяса, и не поймёшь, где там, в этом месиве, глаза, а где нос. Сидит, еле дышит, всего трясёт от сыворотки, прям видно, как мозги кипят. Судороги, конвульсии. Пускает кровавые пузыри, воет, но держится. «Ну, – спрашиваю в который раз, – говорить-то будем?» И тут он очень медленно поднимает голову, посреди мяса раскрывается глаз, потом рот, и он хрипит: «Вам,