тленом рта выбегали пузырьки: она смеялась.
Совьон и бровью не повела, но мысленно скривилась, а ворон защелкал у ее уха. «Рехнулась, дура. Солнце еще не село, так куда вылезла?» Женщина повернула голову, удостоверившись, что воины перед ней ехали достаточно далеко. А русалка прильнула к самой поверхности, и теперь вода с трудом закрывала кончик ее курносого носа. Девица смотрела на Совьон с большим любопытством, чем та на нее, – недаром русалка решила показаться.
«Идем к нам, – будто хотела сказать она. – Поиграй, поиграй с нами, грозная, суровая в…»
Если бы Совьон сделала резкий жест, русалка бы с хохотом скользнула обратно на дно. Дразнящие, пугливые, глупые твари. Но воительница посчитала, что может привлечь ненужное внимание. Она села прямо и похлопала Жениха по шее – конь подергивал мордой, пытаясь отыскать источник сладковато-гнилостного запаха. Если дать ему волю, он бросится с моста и разорвет нескольких русалок огромными челюстями. А потом оставшиеся его утопят.
– Ну же, – сухо проговорила Совьон, и Жених, издав новый рокот, подчинился. Он отвернулся от реки, чтобы отвезти хозяйку на противоположный берег, а русалка вдруг подняла лицо из воды – и закричала.
Она пыталась вывести воительницу из себя. Развеяться вместе с сестрами, коротающими век на илистом дне. Совьон стиснула зубы, а крик разнесся над рекой, заставив кровь загустеть в жилах, а ворона – взмыть с плеча в небо.
– Что это? – рявкнул Оркки Лис. – Что это было?
Его прихвостень сощурил единственный глаз и чуть наклонился вбок, перехватив поводья. Драконья невеста вцепилась в занавеску перевязанными пальцами, а воины неспокойно оглянулись. Их руки потянулись к оружию.
– Ветер, – сказала Совьон и заставила Жениха сойти на землю.
Скали натянул удила с такой силой, что его конь взвыл.
– Надо посмотреть.
– Нет, – проскрежетала воительница, хлестнув вороного и преграждая вход на мост. – Не надо.
Многих забирала Русалочья река. Коварством заставляла вернуться, чтобы больше уже не отпустить. У переправы повисло угрюмое молчание, которое нарушали лишь плеск воды да шелест камышей и хруст осоки. Даже Тойву не выдержал и потянулся к оберегу на шее. Стиснул его вспотевшей ладонью и хмуро посмотрел на Совьон. На грозного коня под ней, на взлетевшего ворона. На ее синий полумесяц, будто налившийся приречной тенью.
– В путь, – обронил он. И, видя, что воины неохотно отходят от моста, гаркнул: – Шевелитесь!
На ночь они остановятся ниже по долине, врезающейся в скалистое предгорье. А утром недосчитаются седого Крумра – часовые расскажут, как он, едва не затеяв драку, взял смирную кобылку и поехал на юг от лагеря, к болотам, в которых терялась Русалочья река. Совьон знала, что Крумру почудилось, будто там кричала его дочь Халетта. Что ночью он будет словно пьян или болен, и русалки уволокут его тело туда, где вода быстрее. Зацелуют-обглодают глазницы, вплетут цветы в седые