– творог да капуста. В животе не пусто, и съедят не жалко.
Ей вторила розовощёкая толстушка с добрым лицом.
– Калачи, калачи, прямо только из печи. Внутри мак, да и отдам за так…
Они с наслаждением наблюдали какое-то время за праздником, случившимся в совершенно обычном месте – на станции Чудово. Отойдя на край платформы, оба вдыхали морозный воздух, ели пирожки и молча смотрели вокруг. Молчание нарушил Павел Петрович.
– Видите, Аристарх, в отдалении круглое здание?
– Это то, что напоминает большую чернильницу? Конечно, вижу.
– Это и есть моя работа.
– Вы строите эти, с позволения сказать, чернильницы?
– Нет, это паровозное депо. Они все уже давно построены. Сейчас мы их перестраиваем. Всё просто. Паровозы стали мощнее, Ванюшка прав, сейчас они тянут уже по пятнадцать вагонов и более, а начиналось всё с пяти. Выросли наши паровозы, длиннее стали и перестали помещаться на поворотный круг.
– Вы уж их перестройте так, Павел Петрович, чтобы не переделывать. А то не прошло и пятьдесят лет, а уж всё перестраивать надобно.
Павел Петрович улыбнулся уголками губ.
– Непременно учтём, не извольте беспокоиться за будущее. Хотя это и есть непростой путь человечества, который называется прогресс.
Тени, будто устремляясь за временем, становились длиннее, солнце устало садилось за полоску леса у горизонта. После Бурги в хвост поезда уткнулся второй паровоз.
– Подъём начинается, – кутаясь, проговорил Павел Петрович. – Веребьинский обход. Про это место все рассказывают байку, будто, когда царь проводил линию на карте, именно на этом месте царский палец выступил за линейку, вследствие чего получился досадный изгиб линии. Перечить, мол, не стали, так и построили. Выдумка это. Просто здесь очень крутой подъём, потому и пришлось обходить гору. А когда поезда идут из Москвы, другая проблема – под уклон состав трудно остановить. Бывало, и станцию проскакивали.
Железнодорожник, извиняясь за неудобства, толкался в проходе, зажигая свечи в фонарях.
– Извините за неудобства, зато светло будет. Светло будет. Извините…
От света фонарей ночь за окнами стала ещё чернее. Лишь изредка проползали светляки станционных фонарей. Аристарх плотнее застегнулся, засунул руки под шубу, закрыл глаза и стал засыпать. Ближе к утру, уже сквозь сон, до его слуха несколько раз доносилось: «Бологое. Скоро Бологое…». После наступила тишина, в которой жить остался только звук поезда. Аристарху не снилось снов. Он лишь ощущал, как одинок в темноте, которая, закутав всё непроницаемым одеялом, спрятала от него все прочие звуки вокруг… Сохранившиеся обрывки из прошлой жизни плыли один за другим. Он видел, как говорит маменька, но не слышал её голоса. Беззвучной птахой щебетала рядом Соня… А это что за звон? Это Савва у парадной поджидает его на велосипеде.
В Твери встретили начало нового дня. Снова гуляли по платформе, в буфете ели горячие оладьи со сметаной, пили крепкий