Я в её представлении был существом нейтральным, не проявившим свои негативы, но подозрительным, потому что, как известно, друзья ниспосланы человечеству исключительно для того, чтобы портить семейную жизнь.
Атака её застала нас врасплох, мы переминались с ноги на ногу у открытой двери, из-за которой, и правда, веяло нитрокраской.
– Я в машине подожду, – сказал Буля и растворился во тьме.
Согласен, видок у нашей гоп-компании был, прямо скажем, не чемпионский. Но и жена Тагира победительницей в этой жизни не выглядела. В затасканном домашнем халате, с измождёнными руками, по локоть заляпанными краской, она перешагнула порог, отодвинула нас с диэлектрического коврика и, оттащив его в сторону, стряхнула пыль.
Мы были сбиты с толку. Но стоило ли обижаться? Зачуханную бытовыми проблемами, постоянной гонкой за далеко не длинным рублём и безуспешной борьбой с богемной жизнью своего супруга, в общем-то, добрую, по-своему нормальную, каких в стране большинство, женщину можно было понять. Она тут жилится, дом обустраивает, хозяйство тащит, вдобавок и на работу успевает сбегать, а её благоверный после недели отсутствия возвращается домой праздно-весёленький да ещё с друзьями в придачу, и она им тут всем должна изобразить «милости просим»?!
Когда Амстердам, выдвинувшись вперёд, стал что-то витиевато доказывать взъерошенной женщине, я, уже теперь тоже, должно быть, внесённый в её чёрный список, тихонечко последовал за Булей.
Вскоре к машине вернулись и все остальные. Вместе с гостеприимным Тагиром. Он был ошеломлён произошедшим, подавлен, обижен, унижен и стеснённо просил Булю отвезти его обратно в мастерскую.
– Больше ноги тут моей не будет!
Мы поехали. По тем же улицам, мимо Ледового дворца… Каша по дороге рассказал историю о том, как он однажды, юношей, проводил домой вдрызг пьяного и совершенно не знакомого ему человека. Пожалел его, закоченевшего, достал из сугроба, отвёз на другой конец города (тогда и машины-то своей не было) и получил в указанных благодарным кирюхой дверях влажной половой тряпкой по фейсу. От его жены, значит. Со словами: «Когда вы от него отстанете, алкаши проклятые?!»
– А ты что в ответ? – спросил Булатыч.
– Ничего. Утёрся.
– Разве я виноват? – принял в свой адрес курьёзную историю Тагир.
– Да я не имел тебя в виду… – понял свою оплошность Каша. И постарался перевести стрелку разговора на нейтральный путь.
– А что, Лена, напишите наши портреты, говорят, вы прекрасный портретист, – обратился он к осязаемой рядом, справа, но почти невидимой во мраке салона авто новой знакомой, которая в компании осталась, наверное, единственным не раздосадованным человеком. Она удобно, в притирочку, разместилась между Кашей и Амстердамом. Далее, правее безмолвного «голландца», – поникший Кузнец; я, штурманом, – впереди, около водителя.
– Кого это вас? – поинтересовалась художница серьёзно. Ей надо было зарабатывать на жизнь, и шуточек, необязательного трёпа она не понимала, воспринимая