и что? Открой!
– Но это, скорее всего, к тебе.
– «Скорее всего», «скорее всего», – раздражённо бурчал он. – На кой чёрт мне кто сегодня нужен! Даже королева Великобритании!
– Так она же старая! – подтрунил я.
– Молчи уж, умник! Кто там? – Мишка выставил ухо в сторону двери. За дверью молчали. – Хороши себе шуточки на ночь глядя!
Он открыл дверь и скрылся в коридоре. Я слышал лишь приглушенные голоса: Мишкин и женский. Женский голос был жалким, умоляющим. Мишкин же сердитым и почти лающим. Неужели явилась в десять вечера его новая любовь, а Антипенко выйти на улицу, проводить её ленится? Так и есть! Через три минуты, со злостью хлопнув дверью, Миша вернулся в комнату.
Гостья не ушла. Слышно было, как кто-то всхлипывает в коридоре. Антипенко же завалился опять в кровать.
– Кто там плачет? – не выдержал я. – Ну и толстокожий же ты слон!
– А что? Ты прикажешь мне нянькаться с этой дурой Зойкой?
– Не мог поговорить с ней по-человечески, расставить все точки над «и»?
– А я как говорил?! – разозлился Антипенко. – И так и сяк уговаривал топать домой, пока ещё детское время. А она пургу погнала: люблю, в Сож брошусь! Тьфу! Истеричка!
– Надо же что-то делать… У девушки нервный срыв.
– Девушкой она была в детском саду! Если тебе её жалко – иди, успокой, вытри слёзки!
Мишка укутался в одеяло, как в непробиваемый панцирь, отвернулся к стене. Услышав, что я поднялся и одеваюсь, буркнул:
– Свет не забудь выключить, уходя, великий гуманист!
Подошёл бы к нему, врезал по его заносчивой роже! Да разве поможет? Только устроим драку, из-за которой Францевна сгонит обоих с квартиры.
Я вышел в коридор, освещённый тускло горевшей под потолком и засиженной мухами электрической лампочкой. Панели в нём были окрашены в тёмно-зелёный ядовитый цвет. На их фоне особенно жалко смотрелась ссутулившаяся девичья фигурка в насквозь промокшем лёгком белом плаще. Словно надломленная, склонённая долу берёзка, Зоя прислонилась к стене и тихо, но безнадёжно плакала. Видно было, что горе её неподдельное. Но ещё более жалким было унижение.
– Зоя, успокойся! – сказал я, положив руку на девичье вздрагивающее плечо.
Она взглянула на меня отчаянно-печальными карими глазами. Они были полны слёз, как кувшинки утренней росой. По лицу была размазана ярко-красная помада. Я вытащил из кармана носовой платок, вытер, как обиженной младшей сестрёнке, её щеки.
– Толя! Он негодяй! – узнала она меня. И вдруг бросилась ко мне – вся озябшая и жалкая, обхватив мою шею руками. Уткнувшись мне в грудь носом, она зарыдала ещё отчаяннее. Я опасался, как бы ни услышали соседи и Францевна.
– Ну, перестань! – я успокаивал её, гладя по мокрым волосам дрожащей рукой. – Ты такая красивая, такая добрая! Он не достоин твоей любви!
– Не достоин! – всхлипывая, согласилась Зоя, не переставая плакать,