в избе и около неё страсть сколько! Вся деревня сошлась, точно на поминки какие.
– Как не сойтись! Небось такой беды ещё и не было никогда в деревне: на глазах девка пропала.
– Но куда? – Скажи, никто в разум не возьмёт: Да ещё в такой день, под заутреню.
– Ночные сторожа, небось, видели, куда она пошла?
– То-то, что нет, говорят, она и на улицу не выходила.
– Чудно как-то.
– Наум Куприяныч дома? – спросил старик-кузнец, отворив немножко дверь избы.
– У себя, он в светлице, небось, – ответила Ирина Ефимовна.
Кузнец вошел в светлицу, Чуркин принял его очень любезно и дал понять Осипу, чтобы он удалился.
– Ну, что хорошенького скажешь, друг любезный? – обратился разбойник к пришедшему.
– Да разве ты, Наум Куприяныч, не слыхал, что у нас в деревне случилось? – сказал тот.
– Слышал, что девка у старосты пропала… Так что ж? Найдётся, – куда ей деваться.
– Все оглядели, нигде её нет. Староста и мы совсем с ног сбились. Сходи, навести его.
– Пожалуй, пойдём вместе.
– Сделай милость, хоть ты его утешь, а то он заговариваться с горя начал.
– Охота ему из-за пустяков с ума-то сходить: пропала, так туда ей и дорога.
– Детище, небось, неразумное, как её не пожалеть, говорил кузнец, выходя с разбойником на улицу.
У дома старосты толпился народ, расступившийся перед Чуркиным, чтобы дать ему дорогу, встречая ею поклонами. Изба была переполнена женщинами и девушками, подругами Степаниды; при входе Чуркина вошли в избу и ребята. Староста сидел около стола, облокотившись на него руками, с опущенной головой; Чуркин подошёл к нему, ударил его по плечу рукою и сказал:
– Будет тебе, старина, горевать-то, успокойся.
Староста поднял голову, поглядел на разбойника, заплакал и бросился его целовать.
– Успокойся, говорю, беда не велика: поищем дочку, может быть, где-нибудь и окажется.
– Наум Куприяныч, друг ты мой, помоги, пожалей старика в горе таком, – говорил староста.
– Где же твоя старуха-то?
– Там, в светёлке, горюет, – обнимая Чуркина, ответил староста и вышел с ним из избы.
Мать, лишившаяся своей любимой дочери, лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и плакала; около неё стояли старухи и молча глядели на неё; при появлении старосты с его гостем, они отошли в сторонку.
– И чего только она хнычет, да убивается! – сказал разбойник, глядя на безутешную женщину.
– Как не плакать, Наум Куприяныч? Небось, больно и досадно. Вырастили мы дочку, собрали её замуж, а она вот чем нам заплатила, – говорил начальник селения.
– Может, она не по своей воле сбежала, – заметил Чуркин.
– Сбежала, говоришь, вот что и горько-то, вот что и обидно.
– Ну, что ж делать? Придёт и повинится когда-нибудь.
– Жди, когда придёт, да лучше бы и не приходила, срамница этакая, опозорила нас под старость!
Вошёл сват кузнец, взглянул на валявшуюся на кровати свою сватью, покачал годовой и, подойдя