как задаст ему жестокие вопросы, как скажет, через что пришлось пройти Загиде из-за его подлости… Только потом, прижав его к стене и выслушав его жалкие оправдания, наказать. Причинить нестерпимую боль, не телесную, а душевную. Напугать так, чтоб от страха он места себе не находил, чтоб совесть его покоя не знала.
Но при виде жалкого, бесцветного старика разум его будто помутнел. И вот из-за этого жалкого существа перенесено столько страданий?..
Теперь вроде как отомстил. Можно бы почувствовать удовлетворение, облегчение. Но вместо этого сердце жгла горечь сожаления. Зло было причинено великое, отмщение же казалось ничтожно малым. Мысли путались, горло пересохло, будто от удушливого едкого дыма. Такое бывало с ним в детстве, в Средней Азии, где прошло его детство и юность: на лето бабушка увозила его из городка в деревню, и там, возле костра из кизяка, едкий дым щемил ему горло, и слезились глаза.
От своих мыслей очнулся он только на конечной остановке. Надо было пересесть на троллейбус и ехать на другой конец Старого города. Он жил там в одном из двухэтажных дощатых бараков, спешно сколоченных полвека назад. В начале Второй мировой войны туда поселили рабочих эвакуированного военного завода.
Родился же он далеко отсюда, в Средней Азии. Отец – татарин крымский, мать – казанская. Загида умерла рано, когда сыну едва исполнилось девять лет. Через год в доме появилась мачеха. После окончания школы парня забрали в армию. Демобилизовавшись, он приехал в Казань и поступил в институт. Жил в этом бараке у родного дяди по материнской линии.
Пока он учился пять лет, а затем работал два года на заводе, умерла жена дяди, спустя недолго слёг и он сам. Болел тяжело, семь месяцев не вставал… После его кончины хозяином комнаты остался Муртаза.
Многие смотрят на него с завистью: иметь в городе своё жильё – большое счастье. Но парень не может считать себя счастливчиком. Сколоченные когда-то наспех, с расчётом едва на десять-пятнадцать лет, бараки давно обветшали, но переселить людей в другое жильё и сносить эти трущобы никто не планирует. Даже совсем наоборот, считают, что у этих бедолаг есть крыша над головой, а сколько горожан не знают, куда приткнуться! Двенадцать квадратных метров жилья на человека гораздо больше установленной социалистическим государством нормы, поэтому заводской профком не поставил Муртазу в очередь на квартиру. Таким образом, хотя и можно было какое-то время ютиться в этой конуре, на лучшее жильё в обозримом будущем рассчитывать не приходилось: квартиры распределялись только по решению вышестоящих органов по утверждённой очереди. Некоторые обитатели барака ждали своего счастья по сорок лет…
Казалось, после ухода в иной мир тяжелобольного родственника должно было стать легче. Однако, хотя и пришло избавление от удручающих хлопот по уходу за лежачим больным, душу стала давить иная тяжесть – тоска от одиночества, будто в углах комнаты притаилась тихая, неизбывная безнадёга.
Чувство это усиливалось и от ветхости, шаткости, бесцветности убранства комнаты.