позвоню.
Он достал из кармана бумажник, кинул тысячу рублей и стал собираться.
Ася откинулась на спинку стула, захлопнула блокнот и еще сильнее сжала зубы.
– Это значит да или нет?
Он замер. По-мхатовски посмотрел исподлобья на девушку, выждал секунд десять…
– Позвольте я вам завтра наберу. Мне надо обсудить.
– Хорошо, – смирилась она.
Андрей вышел из кафе, раскрыл зонт и пошел к машине через ливень. Ася рассчиталась по счету деньгами Андрея (не туфли от «Лайф», так хоть чай от Ковальчука) и тоже вышла на улицу.
Набрала номер телефона, чтобы успокоиться.
– Мам, привет. Все хорошо… гуляю… Одна гуляю. Прямо гуляю.
Ася присела на край мокрой лавочки у памятника Есенину и посмотрела по сторонам.
– Дождь. Устала немного, ничего страшного… Ела, конечно, ела. Кашу ела, чай пила. Как давление? Таблетки пьешь? – Ася потянулась за сигаретами. – Не надо, я сама куплю, да. Уверена, мам! В смысле Королева разводится с Тарзаном? Не смотри телевизор, нет, мам, не смотри. Решу с проектом и приеду, да. Да, обещаю, мам. Формат меняем, все хорошо. Долго рассказывать, руки мерзнут, – обходила она острые края.
Когда Ася только устраивалась работать на телевидение, то мама, как личный психоаналитик, выслушивала обо всех сложностях технического и психологического производства телепрограмм. Мама упорно пыталась вникнуть в суть каждой фразы, которые наполовину состояли из профессионализмов. Пыталась что-то комментировать: «А может быть, завтра помонтируешь свой прямой эфир» или «Конечно, надо красиво текст написать, чтобы он людям нравился, чтобы грамотно». Из маминых фраз можно было составлять словарь «антителевизионщика», но мама говорила всегда любя. Особенно удавалась ей фраза: «Бросай ты уже свое телевидение и ищи нормальную работу, чтобы и семью могла создать, и деньги зарабатывать». После нескольких лет маминых уговоров все бросить Ася перестала рассказывать о сложностях производства, чаще молчала. Так было спокойнее. Всем.
– Ну давай. Иди отдыхай. До завтра. Пока, мам.
Ася еще несколько минут смотрела, как за памятником двигались машины. Подумала о том, какой крутой фильм получился бы с Есениным. Он бы обязательно начинался с конной повозки. Мужчина ехал бы по бездорожью где-то под Константиново, объезжая соседние деревушки. Легкая музыка, простой незамысловатый вступительный закадровый текст. Зритель еще не понимает, кто едет в повозке, просто конь, просто копыта и скрип колеса. Повозка остановилась бы у обрыва Оки. За рекой расстилались бы крестьянские поля. И тут Сергей Александрович спрыгнул бы на сырую землю, и Ася крупно показала бы серо-голубые глаза, которые радостно смотрят на просторы дорогой сердцу деревни. А потом квадрокоптером10 со стороны поля в сторону человека и «Эге-гей! Русь-матушка!». Но с Есениным она бы не делала фильм о поэте. Она бы делала о человеке-космосе! О человеке-буре! О человеке!
Она бы