как ледышку… И Сайрэ в этот тяжелый день тысячи раз свалил бы обе беды или одну из них на духа чукчи – потому что другого выхода у него не было. И люди поверили бы. Поверили – да не все и не надолго. Язык Лэмбукиэ иглой не проколешь. Пурама теперь наверняка дышит огнем: он советовал Хулархе отдать дочь, он и ищет ответ – почему все так получилось. Но, кроме них, есть еще и Куриль. Этот рассвирепеет, как весной медведица, – растопчет и заплюет тордох… Люди, однако, людьми: возненавидят – простят, убивать не станут, голодом не замучают. Перед богом страшно. А ведь была прямая дорога к нему, и была надежда вернуться после смерти на землю…
Озираясь по сторонам, Сайрэ сидел возле мешка и напряженно угадывал, какие слова придут ему на язык после того, как он распалится под грохот бубна. Так он никогда не делал: он считал нечестным, не достойным шамана заранее придумывать речи. Но сейчас он боялся самого себя. Не будет, не может быть иного видения, кроме того, которое знают все, – Халерху испугала сумасшедшая Пайпэткэ. Эта картина выплывет из черно – красных бликов, и никуда от нее не уйдешь. Придется сказать. Но тогда придется сказать и о том, почему Пайпэткэ – его жена, жена такого большого шамана – лишилась ума. Что начнет лепетать язык, что?
И тут Сайрэ вдруг закрыл руками лицо, заголосил, все сильней и сильней раскачиваясь из стороны в сторону. Он понял, что вдохновение было уже и все видения были; под грохот бубна видения эти лишь повторятся – только более ярко и более живо. След к девочке Халерхе потянется от его тордоха – другого начала нет и придумать его нельзя. Где и как оборвется след? А может, уже оборвался? А если утром мутные волны Улуро выбросят на берег мертвую девочку? Что скажут люди? Почему не помог, почему не камланил? И почему вообще такие страшные беды цепляют близких к шаману людей, близких и совершенно невинных?..
– Халагайуо![60] – выкрикнул Сайрэ и запричитал: – Всемогущий светловолосый бог! Найди и спаси девочку. Она не виновата ни в чем. А с меня и того хватит, что малый ребенок ушел в тундру из стойбища, ушел от шамана дряхлого и отца плохого…
После дождя сучья горели плохо, но люди поливали костры рыбьим жиром, бросали в него рыбьи пупки – и густые дымы из тордохов дружно тянулись в серое подвижное небо. Шли третьи сутки, как у бедного рыбака Хулархи бесследно пропала дочь, как сошла с ума жена у шамана и как сам шаман не показывался на глаза. И людям ничего не осталось, кроме обращения с мольбами и заклинаниями к властелину – огню Мэру[61]. Много судачили перед этим, в чем только не искали причину жестоких несчастий, какие ужасы не предсказывали на будущее. Но в конце концов сошлись на мысли, что юкагирам мстит бродячий дух Мельгайвача и другие чукотские духи и что надо ждать новых бед. Особенно усердствовали старухи и старики, знавшие грозную правду о тундре, о мстительных духах и не ожидавшие от жизни никакого добра.
Не все в этот день кормили огонь. Одни мужчины бродили по берегам, иные по ивнякам,