о долго шевеля губами, представилась улитка, как только муха присела рядом.
– Ой-ой-ой! – заверещала муха, испугавшись. – Чего вытаращилась на меня! Чудовище…
Она стремительно взлетела и полчаса кружилась по комнате, пока инцидент благополучно не покинул ее память. Затем опять уселась рядом с улиткой на подоконник возле цветочного горшка.
Улитка промолчала. И не напрасно – это был вполне здравый расчет: зная психологию мух, Улиссе Па прекрасно понимала, что болтливое насекомое само собой, без какого бы то ни было понуждения, расскажет все, что знает. А представляться зачем? Так ведь это элементарная журналистская этика.
– Ну, так это, – зажужжала муха, – является наш принц-принцевич, доложу я вам, весь в прыщах! – муха вывернула передние руки за голову и принялась выламывать себе шею. – Но, – говорит, – не один. Рыбу притащил с собой. Толстую такую… Эх, какая тухлятинка бы с нее получилась! – размечтавшись, муха лизнула хоботком невкусный подоконник.
– Бах! – хлопнула форточка, давая пощечину негоднику окну. И снова, – Бах! – Если я увижу тебя, зараза, – заскрипела она стертым голосом. – Если я увижу тебя с этой мерзавкой еще раз… – показалось, что хрустнули сжатые зубы.
Муха опять заверещала и кинулась прочь. Улиссе Па пришлось скучать еще полчаса, пока дуреха не успокоится.
– Ну, так что, – продолжила муха, наконец усевшись рядом, – каким манером он ее уговорил, как заставил или заколдовал рыбу эту неведомо, только она язык свой вытянула длиннющий-синющий и давай ему, принцу-принцевичу, красоту наводить. Как? А так, что прыщи с его лица слизывать. И ни единого прыщика не осталось. А как закончила, принц-принцевич в зеркало залюбовался: улыбочку уточнил на предмет чистоты зубов и общего виду обаятельного, уши-шмуши тронул, под носом особо поинтересовался, нет ли каких неприятностей и так далее по списочку; завихрастил шевелюру моднейшим образом и явился сомлевшей барышне.
Улиссе Па заинтересованно развернулась, настраивая зрение на восприятие больничной палаты.
– Ух ты! – прошептала она на вдохе и вмиг забыла про косноязычную муху; стала сама наблюдать, представляя будущую гордую подпись: «Очевидица событий», под авторской статьей в «Вестнике насекомых».
Явился принц-принцевич и тут же назад отступил, ибо в вышеуказанное помещение, под предводительством бородатого верховного мага в халате с карманами, втягивался многоуважаемый консилиум. Вошли и замолчали. Третьеразрядный колдунишка невнятно забубнил какой-то текст, спотыкаясь на сложновыговариваемых словах, а прочие кудесники со скуки развлекались, эксплуатируя казенную фантазию: кто шепотком анекдотец сообщал, а кто посмелее был, рисковал подмигиваниями растерянной ведьмочке, стоявшей поближе к верховному. Впрочем, и образ верховного был не совершенен – внимательный взгляд доставлял в обитель критики бандерольку сомнения, указывая пальчиком на подвороты джинсов, предательски синеющие в том месте, где кончалась белоснежная мантия.
– Тра-та-та-та-та… биоэлектрическая активность и функциональное состояние головного мозга, – монотонно гнусавил колдун, – к сожалению, не позволяют надеяться на положительную динамику. Повреждения очень серьезные.
Верховный маг рассеяно посмотрел на барышню, лежащую на кушетке и величественно дал пару сопливым носом. Консилиум зашевелился, разворачиваясь, и мгновением позже, хоть и пропаренное утюгом, но все равно несвежее молоко его халатов вылилось наружу, стекая в коридор, чтобы прокиснуть в спертом воздухе курилки. Третьеразрядный гнусавец окинул безнадежно-тупым взглядом экраны приборов и тоже поспешил прокиснуть.
Принц-принцевич ехидно улыбался.
– Ага, это лекари! – смекнул он. – Таких лекарей в приличные времена жгли на кострах. Гнусная ересь в халатике со стетоскопом… эх, куда катится лево-правый мир!
Поворочав глазами, припоминая последовательность действий, принц-принцевич резко, как гусеница, согнул свое тело под неожиданным углом и вытянул шею. Казалось, бедняга чем-то подавился и мучительно страдает, решая: попытаться проглотить это что-то или выплюнуть. Икнув, он вывернул себя еще невозможнее, склонил голову на бок и засунул в рот клешню из двух пальцев… что-то там подвигал и с сопротивлением вытащил наружу отчаянно барахтающегося хомяка. Зверек, мокрый и возбужденный, крутился, пытаясь освободиться, а принц с отвращением отплевывался в сторону, кривясь на то что получилось. Он постучал хомяком о подоконник, стряхивая с его шерсти неживописные фрагменты своего завтрака, а когда грызун подсох, аккуратно положил его на лоб спящей барышне. Тот повел себя чудаковато: сначала лег на спинку и поднял вверх лапки, показывая, как умирают хомяки; затем ожил, мордашкой влево-вправо покрутил и на гульке хвостика со лба скатился вниз, походу цапнув спящую красавицу за ухо.
Вздохнув, красавица проснулась,
губами сонными желая поцелуя…
Да нет же, нет! Не так все было – она проснулась и перепугалась, ничего не понимая.
…
Рина, а именно так звали барышню, проснуться – живенько проснулась и испугаться