опять взял напрокат фрак – приобрести парадный костюм ему не позволяли финансы – и первый явился в ресторан за несколько минут до условленного часа.
Его провели на третий этаж, в маленький, обитый красной материей кабинет с единственным окном, выходившим на бульвар. На квадратном столике, накрытом на четыре прибора, белая скатерть блестела, как лакированная. Бокалы, серебро, тарелки – все это весело сверкало, озаренное пламенем двенадцати свечей, горевших в двух высоких канделябрах.
Перед окном росло дерево, и его листва в полосе яркого света, падавшего из отдельных кабинетов, казалась сплошным светло-зеленым пятном.
Дюруа сел на низкий диван, обитый, как и стены, красной материей, ослабевшие пружины тотчас ушли внутрь, и ему почудилось, что он падает в яму.
Неясный шум наполнял весь этот огромный дом, – тот слитный гул больших ресторанов, который образуют быстрые, заглушенные коврами шаги лакеев, снующих по коридору, звон серебра и посуды, скрип отворяемых на мгновение дверей и доносящиеся вслед за тем голоса посетителей, закупоренных в тесных отдельных кабинетах.
Вошел Форестье и пожал ему руку с дружеской фамильярностью, какой он никогда не проявлял по отношению к нему в редакции «Французской жизни».
– Дамы придут вместе, – сообщил он. – Люблю я эти обеды в ресторане!
Он осмотрел стол, погасил тускло мерцавший газовый рожок, закрыл одну створку окна, чтобы оттуда не дуло, и, выбрав место, защищенное от сквозняка, сказал:
– Мне надо очень беречься. Весь месяц я чувствовал себя сносно, а теперь опять стало хуже. Простудился я вернее всего во вторник, когда выходил из театра.
Дверь отворилась, и в сопровождении метрдотеля вошли обе молодые женщины в шляпках с опущенной вуалью, тихие, скромные, с тем очаровательным в своей таинственности видом, какой всегда принимают дамы в подобных местах, где каждое соседство и каждая встреча внушают опасения.
Дюруа подошел к г-же Форестье, – она начала пенять ему за то, что он у них не бывает.
– Да, да, я знаю, вы предпочитаете госпожу де Марель, – с улыбкой взглянув на свою подругу, сказала она, – для нее у вас находится время.
Как только все уселись, метрдотель подал Форестье карту вин.
– Мужчины как хотят, – возбужденно заговорила г-жа де Марель, – а нам принесите замороженного шампанского, самого лучшего сладкого шампанского – понимаете? – и больше ничего.
Когда метрдотель ушел, она заявила с нервным смешком:
– Сегодня я напьюсь. Мы устроим кутеж, настоящий кутеж.
Форестье, по-видимому, не слыхал, что она сказала.
– Ничего, если я закрою окно? – спросил он. – У меня уже несколько дней болит грудь.
– Сделайте одолжение.
Он подошел к окну, захлопнул вторую створку и с прояснившимся, повеселевшим лицом сел за стол.
Жена его хранила молчание, – казалось, она была занята своими мыслями. Опустив глаза, она с загадочной и какой-то дразнящей улыбкой рассматривала