не верил в существование вечной любви, однако допускал, что она может перейти в длительную привязанность, в тесную, основанную на взаимном доверии дружбу. Физическая близость лишь скрепляет союз сердец. Но о сценах ревности, мучительных драмах, мольбах и упреках, почти неизбежно сопровождающих разрыв, он говорил с возмущением.
Когда он кончил, г-жа де Марель сказала со вздохом:
– Да, любовь – это единственная радость в жизни, но мы сами часто портим ее, предъявляя слишком большие требования.
– Да… да… хорошо быть любимой, – играя ножом, подтвердила г-жа Форестье.
Но при взгляде на нее казалось, что мечты ее идут еще дальше, казалось, что она думает о таких вещах, о которых никогда не осмелилась бы заговорить.
В ожидании следующего блюда все время от времени потягивали шампанское, закусывая верхней корочкой маленьких круглых хлебцев. И как это светлое вино, глоток за глотком вливаясь в гортань, воспламеняло кровь и мутило рассудок, так, пьяня и томя, всеми их помыслами постепенно овладевала любовь.
Наконец на толстом слое мелких головок спаржи подали сочные, воздушные бараньи котлеты.
– Славная штука, черт бы ее побрал! – воскликнул Форестье.
Все ели медленно, смакуя нежное мясо и маслянистые, как сливки, овощи.
– Когда я влюблен, весь мир для меня перестает существовать, – снова заговорил Дюруа.
Он произнес это с полной убежденностью: одна мысль о блаженстве любви приводила его в восторг, сливавшийся с тем блаженством, какое доставлял ему вкусный обед.
Г-жа Форестье с обычным для нее безучастным выражением лица сказала вполголоса:
– Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия, когда одна рука спрашивает: «Вы меня любите?», а другая отвечает: «Да, я люблю тебя».
Г-жа де Марель залпом осушила бокал шампанского и, ставя его на стол, весело сказала:
– Ну, у меня не столь платонические наклонности.
Послышался одобрительный смех, глаза у всех загорелись.
Форестье развалился на диване, расставил руки и, облокотившись на подушки, серьезным тоном заговорил:
– Ваша откровенность делает вам честь, – сразу видно, что вы женщина практичная. Но позвольте спросить: какого мнения на этот счет господин де Марель?
Медленно поведя плечами в знак высочайшего, безграничного презрения, она отчеканила:
– У господина де Мареля нет на этот счет своего мнения. Он… воздерживается.
И вот наконец из области возвышенных теорий любви разговор спустился в цветущий сад благопристойной распущенности.
Настал час тонких намеков, тех слов, что приподнимают покровы, подобно тому, как женщины приподнимают платье, – час недомолвок и обиняков, искусно зашифрованных вольностей, бесстыдного лицемерия, приличных выражений, заключающих в себе неприличный смысл, тех фраз, которые мгновенно воссоздают перед мысленным взором все, чего нельзя сказать прямо, тех фраз, которые помогают светским людям вести таинственную,