лагерной жизни; герои поистрепались, но пока сохраняли надежду. Теперь боги ставят войско на порог гибели. Разгромленные, прижатые к морю, укрытые ненадолго покровом ночи от разъяренного и вдохновленного врага, -можно представить себе душевное состояние этих людей ожидающих день грядущий.
«Ужас, свыше ниспосланный, бегства дрожащего спутник
Грусть нестерпимая самых отважнейших дух поражает…
Раздиралися души в груди благородных данаев»
(Ил. IX.1—5)
Бедный царь! Таков Агамемнон, проливающий слезы «как горный поток черноводный, стенающий»; он вполне сознает свою ответственность за сложившееся положение. Смятенный, сокрушенный решается на позорный крайний шаг, о чем говорит этой же ночью собравшимся в тревоге командирам.
Нужно бежать до рассвета… Пусть царь возвратиться в Аргос бесславным губителем множества народа, но спасший остаток войска… Такова сейчас очевидная воля Зевса.
Тидид Диомед возражает, заявляет, собственно, героическую позицию: что суждено, то суждено. Я буду биться до моей смерти, либо погибели Трои, и «надеюсь с богом пришли мы…»
Впрочем, на полевом командире другая ответственность. Мудрым и сдержанным остается здесь Нестор. «Други», – обращается он к товарищам, – не будем принимать сразу столь серьезные решения, подождите… Нужно отдохнуть, убрать тела, дать людям поесть.…Когда же царь берет себя в руки, отдает необходимые распоряжения и готов слушать, говорит главное: нужно помириться с Ахиллесом; он может спасти нас.…И для этого необходимо вернуть плененную Брисову дочь.
Царь Агамемнон – великий человек. В споре с Ахиллом он был запальчив и выведен из себя. Он же первый предлагает мировую. Он полководец, способный возглавить войско, сражаясь в первых рядах. И сейчас он немедленно соглашается с Нестором:
«Старец, не ложно мои прегрешения ты обличаешь
Так погрешил, не могу отрекаться я! Стоит народа
Смертный единый, которого Зевс от сердца возлюбит…
Сам я загладить хочу и несметные выдать награды
Пусть примириться; Аид несмирим, Аид непреклонен».
(Ил. IX.115,155.)
Сильно сказано. И еще более впечатляет согласие политика и мудреца, общий человеческий разум, устанавливаемый среди героев, поставленных у «береговой черты». Собственно, здесь у Гомера начинает мерцать, озвучиваться подлинное человеческое, – согласные мужество героя, мудрость старца и смирение царя. Но не смирение Ахиллеса.
Когда именитейшие, Аякс Теламонид, Одиссей, Феникс (воспитатель Ахилла), Эврибат, Годий, прошедши путь с молитвами по берегу «немолчно шумящего моря», входят в шатер, Ахилл не скрывает своего изумления. Усаживает гостей к очагу, спешит подать снедь и вино. Миссию открывателя слова принимает царь Одиссей. Говорит он, по-существу, лишь немного витийствует в обычной своей манере.
…Здравствуй Пелид… Спасибо за угощение, но не о пиршествах ныне