гармонии, но сейчас, в этом повествовании, оно бессильно, звучит старческим слабым голосом. Разум потерян, если закипели на свободе страсти. Героическое сознание в этом виде не слышит слов, упечатляется, лишь боестолкновением, с последующими аргументами, – триумфом, либо поражением. Остается, впрочем, еще публичность, обращение к интересам народа.
«Грузный вином, со взорами песьими, сердцем еленя!
Ты никогда ни в сраженьи открыто стать перед войском,
Ни в засаду пойти с храбрейшими рати мужами
Сердцем своим не дерзнул, для тебя то кажется смертью.
Лучше и легче стократ по широкому стану ахеян
Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет»
(Ил.1.225).
И подобный царь может вести войну и выиграть ее! – патетически восклицает Ахилл. Впрочем, сам он, несомненно, знает битву, ухватил нечто в этой войне, и об этом произносит четкое пророчество:
«Время придет, как данаев сыны пожелают Пелида
Все до последнего; ты же, крушася, бессилен и будешь
Помощь подать, как толпы их от Гектора мужеубийцы
Свергнуться в прах; и душой ты своей истерзаешься, бешен
Сам на себя, что ахейца храбрейшего так обесславил»
(Ил.1.240).
Агамемнон глух, слеп и непреклонен. Отвечая Нестору, он думает лишь о своем праве власти.
«Так, справедливо ты все и разумно, о старец, вещаешь;
Но человек сей, ты видишь, хочет здесь всех перевысить,
Хочет начальствовать всеми, господствовать в рати над всеми,
Хочет указывать всем, но не я покориться намерен»
(Ил.1.285).
«Ты не приказывай», – грозно обрывает его Ахиллес, —
«Слушать тебя не намерен я боле!
Слово иное скажу, и его сохрани ты на сердце:
В битву с оружьем в руках никогда за плененную деву
Я не вступлю, ни с тобой и ни с кем: отымайте, что дали!
Что ж до корыстей других, в корабле моем черном хранимых,
Противу воли моей ничего ты из них не похитишь!
Или приди и отведай, пускай и другие увидят:
Черная кровь из тебя вкруг копья моего заструится!»
(Ил.1.295—300).
Жестко и властно – вот такие, царь, у тебя права, не более. Вот такой разговор.
Царь Агамемнон исполнил-таки свою угрозу, совершив заявленное уничижение своего подчиненного, как же иначе! Отправил «бригаду», вывел Брисеиду на глазах у всех. Ахилл чудом сдержался, слушая наказ бога: «Смирись пока и нам повинуйся… Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют». Эта фраза вошла в учебники, но нам следует понимать внутреннее состояние героя, замечательно переданное Гомером. Здесь нет смирения как освобождения души от гнева. Страшным, чудовищным усилием герой задавил, задушил свое сердце, отстранился от битвы, обездвижил себя и своих людей. Гнев же перелился в ужасную, чудовищную ненависть, гибельную для всех и ждущую своего часа. Впрочем, задачи прощения нет в этом мире. Герой имеет право на гнев как образ и подобие своего бога.
II. ЦАРСТВЕННАЯ ЭМОЦИЯ.
Гневу