прихоти Арилоу, кажется, уже приняла приглашение.
В городе с ней разрешили остаться лишь Хатин – видимо, потому, что ее присутствия попросту не замечали. В доме миледи Пейдж пахло специями, с помощью которых освежали воздух, и жженной канифолью – с ее помощью пытались убрать душок смерти.
Сдобренный тростниковым сахаром лимонный сок в тонком стеклянном графине. Персики. Пол из расписных каменных плиток. Гулко тикающие часы.
Душный саван жары и черные выжидающие взгляды горожан остались снаружи. Хатин чувствовала враждебность и подозрения, но полностью понять их не могла. То, как Арилоу умудрилась выжить, наверняка вызвало пересуды. И все же ее пригласили в Погожий.
Чем были заняты думы самой Хатин? Письмо Скейна снова посеяло в ее уме смятение.
Губернатор, конечно, был убежден, что Скитальцев убили, и Хатин догадывалась почему. «…Я должен продолжать расследование ради Острова Чаек… Над нами нависла серьезная опасность…» – так писал Скейн. Смерти, исчезновения, угроза… Скейн расследовал что-то на Обманном Берегу и наткнулся на некую страшную тайну, такую, которую не доверишь листу бумаги даже в запертой комнате. Быть может, он-то и обнаружил нечто грозившее стереть с лица острова всех Скитальцев?
Если он стал жертвой той самой угрозы, которая, по его же словам, нависла над островом, то, получается, ни Арилоу, ни Плетеные Звери к этому непричастны. Бессмыслица… Если Скейна убили не Плетеные Звери, то кто тогда? И, уж конечно, веревка на лодке Прокса не сама себя перерезала. Однако если кто-то из деревни и правда убил Скейна и перерезал чал, то поступил он так ради секрета Арилоу, и тайна расследования тут ни при чем.
Если же повинен кто-то из сельчан, то кто? Хатин посетило ужасное чувство, что Уиш была права. Соседи, может, на такое и не решились бы, но вот Эйвен могла бы уколоть Скейна иглой морского ежа и перерезать веревку – ловко и не колеблясь, точно так же, как она вырвала страницы из дневника Скейна.
«Никто ничего не докажет, – сказала себе Хатин. – Что бы местные ни подозревали, свидетелей против нас нет…» Хатин замерла, не додумав эту мысль. Она осознала, что, как и соседи, черпает утешение в мысли, будто Минхард Прокс никому больше ничего не расскажет.
– Простите, господин Прокс, – прошептала Хатин. Она закрыла лицо ладонями, воображая перевернутую штормом лодку и тело, перекатывающееся по морскому дну. Без сожжения его душа не обретет покоя. – Мне жаль, мне так жаль…
А пока Хатин упивалась неспокойными мыслями, в небольшой комнатке, за мили от города с обожженных губ человека, лежавшего в полубреду, потоком лились слова. У его кровати скрипело перо, записывая их на листе бумаги быстро и аккуратно, все до последнего.
Глава 9. Больше никаких имен
Маленькие часы отмеряли время, а Хатин дрожащими пальцами привязала к грубой кукле щепку из очага и принялась за игру, повторяя ее снова и снова, просто чтобы занять себя чем-нибудь.
Зато Арилоу в новом доме