чтобы контролировать наш мир и вообще что-то, кроме собственных действий, поняла, что моя маленькая жизнь мне не принадлежит. Мы были беспомощными пассажирами, запертыми в космическом корабле, который вращается вокруг Марса. Солнце, небо, звезды… Сколько времени я потратила, глядя на них? Сколько часов провела, лежа в шезлонге у бассейна под проливным дождем и сожалея о том, что я – не они, не сгусток огненного газа? Я согласна была стать жуком, травинкой, чем угодно, лишь бы вырваться из Никогда.
– Проголосуйте, – настаивал Хранитель. – Просто проголосуйте.
Мы голосовали. Разумеется, мы голосовали.
Впервые мы проголосовали вскоре после нашего очередного пробуждения в Никогда. В Сумеречной зоне. В чистилище. В этой адской смеси «Обреченных», «Судьбы», «Последнего героя», «Классного часа» и «Чумовой пятницы». Как только мы его не обзывали – словно оскорбления в адрес неведомых сил, удерживавших нас здесь, могли заставить их передумать.
Собравшись в библиотеке Уинкрофта, точно колоритные персонажи на последних страницах детектива, ожидающие, когда гениальный сыщик разоблачит убийцу, мы уселись в кресла. Уитли разлила по бокалам шампанское. Каждый из нас написал имя того, кого хотел оставить в живых, на клочке бумаги, после чего Хранитель собрал их.
– Консенсуса нет, – объявил он.
Прежде чем приступить к голосованию во второй раз, каждый из нас произнес небольшую речь в попытке убедить остальных, почему именно он, а не кто-то другой заслуживает жизни. Мы были адвокатами в зале суда, выступавшими перед коллегией обвинителей в кольцевой системе правосудия, которая с самого начала выглядела негодной. Были альтруистические выступления (Кэннон), сухие научные выкладки (Марта) и ребячески непосредственные выплески (Уитли). В Уитли неожиданно обнаружилась филантропическая жилка: она поклялась обеспечить все население Африки чистой питьевой водой. Когда настал черед Киплинга, он едва поднялся и тут же упал, в стельку пьяный.
– Вы должны проголосовать за меня, потому что не должны за меня голосовать, – заявил он. – Я ничтожная, никому не нужная скотина.
Последней была я.
Я смогла из себя выдавить лишь то, что я – обычная девушка, рожденная для обычной жизни, но они могут проголосовать за меня, потому что я намерена каждый день совершать добрые дела.
Произнося все это, я остро ощущала, что речь моя звучит так же лицемерно и жалко, как и все, что говорили они. Хуже того, никто из них меня не слушал. Да, их взгляды были устремлены на меня, но внимание их было погребено под тяжестью размышлений о собственной участи: они обдумывали все это жадно и дотошно, точно Горлум, рассматривающий Кольцо, и гадали, реально Никогда или нет.
Я не могла их винить, ведь я сама совершенно расклеилась. В эти одиннадцать целых и две десятых часа я почти каждый раз выла во весь голос, направляясь в Уэстерли, чтобы повидать родителей в «Седьмом небе». Обычно я тайком наблюдала за ними: разговоры приводили к тому, что в следующее пробуждение