нот. Патрик прыгал и скакал между столами, стульями и вокруг фортепиано и остановился, лишь когда отец закончил играть.
– Как дела, мистер мастер маэстро? – спросил отец, пристально глядя на него.
– Спасибо, хорошо, – ответил Патрик, лихорадочно соображая, нет ли в вопросе подвоха.
Ему хотелось перевести дух, но при отце надо было собраться и сосредоточиться. Однажды Патрик спросил, что самое важное на свете, а отец ответил: «Замечай все». Патрик часто забывал об этом наставлении, хотя в присутствии отца внимательно все разглядывал, не совсем понимая, что именно надо заметить. Он следил, как движутся отцовские глаза за темными стеклами очков, как перескакивают с предмета на предмет, с человека на человека, как на миг задерживаются на каждом, как мимолетный взгляд, клейкий, будто стремительный язык геккона, украдкой слизывает отовсюду что-то очень ценное. В присутствии отца Патрик смотрел на все серьезно, надеясь, что эту серьезность оценит тот, кто следит за его взглядом так же, как он сам следит за отцовским взглядом.
– Подойди ко мне, – сказал отец.
Патрик шагнул к нему.
– Поднять тебя за уши?
– Нет! – выкрикнул Патрик.
У них была такая игра. Отец вытягивал руки и щипал Патрика за уши большим и указательным пальцем. Патрик обхватывал ладошками отцовские запястья, а отец притворялся, что поднимает его за уши, но на самом деле Патрик держался на руках. Отец встал и вздернул Патрика на уровень своих глаз.
– Разожми руки, – велел он.
– Нет! – выкрикнул Патрик.
– Разожми руки, и я тебя сразу же отпущу, – повелительно сказал отец.
Патрик разжал пальцы, но отец все еще держал его за уши. На миг Патрик повис на ушах, быстро перехватил отцовские запястья и ойкнул.
– Ты же обещал, что отпустишь. Пожалуйста, отпусти уши.
Отец все еще держал его на весу.
– Сегодня я преподал тебе важный урок, – заявил он. – Думай самостоятельно. Не позволяй другим принимать решения за тебя.
– Отпусти меня, пожалуйста, – сказал Патрик, чуть не плача. – Пожалуйста.
Он с трудом сдерживался. Руки ныли от усталости, но расслабиться он не мог, потому что боялся, что уши оторвутся с головы одним рывком, как золотистая фольга с баночки сливок.
– Ты же обещал! – завопил он.
Отец опустил его на пол.
– Не ной, – произнес он скучным тоном. – Это очень некрасиво.
Он снова сел за фортепиано и заиграл марш.
Патрик не стал танцевать, выбежал из комнаты и помчался через вестибюль на кухню, а оттуда на террасу, в оливковую рощу и дальше, в сосновый бор. Он добрался до зарослей терновника, скользнул под колючие ветви и съехал с пологого пригорка в свое самое тайное убежище. Там, у корней сосны, со всех сторон окруженной густыми кустами, он уселся на землю, глотая рыдания, которые застревали в горле, как икота.
Здесь меня никто не найдет, думал он, судорожно