электоральных показателей служит понятие политической машины [Гельман, 2009; Golosov, 2013; Reuter, 2013].
Фокусировка на работе политических машин меняет исследовательскую перспективу. Действительно, задача политической машины состоит в обеспечении электоральной поддержки кандидатов и партий независимо от их программ и независимо от текущей экономической динамики. Другими словами, политическая машина избавляет руководителя от подотчетности как за прошедший период, так и в будущем. В таком случае следует начинать любое объяснение регионального разнообразия с факторов, способствующих консолидации губернаторских машин [Хейл, 2016; Obydenkova, Libman, 2012; Saikkonen, 2016; Reisinger, Moraski, 2017, p. 82–97]. Это могут быть те же политические и социально-экономические факторы, что используются в анализе голосования избирателей за программы и экономическую выгоду [Konitzer, 2005], однако механизмы воздействия этих факторов принципиально иные. Например, если при классическом подходе экономический рост способствует голосованию за инкумбента, то политическим машинам бедность идет на пользу, поскольку бедное незащищенное население сильнее зависит от перераспределений политической машины [Скотт, 2016; Magaloni, 2006; Golosov, 2016]. В этой перспективе укрепления политических машин и более высокой поддержки власти следует ожидать в более бедных регионах [Reuter, 2013; Bader, van Ham, 2015]. Тогда как положительную взаимосвязь между размером ВРП и результатами партии власти можно предвидеть скорее опосредованно через переменную размера государственного сектора, т.е. объема ресурсов, находящихся в распоряжении правящих элит [Obydenkova, Libman, 2012; Reuter, 2013; подробнее теорию см. в Greene, 2007], и эффекта «ресурсного проклятия» [Fish, 2005; Saikkonen, 2016]. Таким образом, исследования политических машин позволяют выделить особые закономерности электорального поведения и особый набор электоральных практик [Панов, 2009].
Исследователи выделили социально-демографические основания политических машин: в постсоветской России их опорой стали колхозы, заводы и этнические меньшинства, а также социально незащищенное население. Политические машины оказались устойчивее в регионах с большей долей аграрного населения [Хейл, 2016]. Это соответствует универсальной тенденции – поведение, в частности голосование, в аграрной местности контролируется легче в силу того, что в небольших сообществах сложнее сохранить анонимность [Medina, Stokes, 2007]. В постсоветской России политики могли использовать и историческое наследие колхозов и совхозов с присущими им практиками контроля над крестьянами [Fish, 2005, p. 55] и спросом на материальную помощь из регионального центра. Председатели в качестве брокеров могли предоставить политическую поддержку политикам в обмен на патронаж региона, тогда как со стороны государства посредниками часто выступали назначаемые главы районов [Голосов, 2006; Hale, 2005].
Одним из сильных предикторов успешности политических машин оказалась этническая композиция населения [Хейл, 2016; Golosov, 2013]. Это также соответствует универсальной тенденции, согласно которой компактно проживающие этнически отличные группы, в том числе диаспоры,