мы возвращаемся в кухню.
Мамы все еще нет, видимо, она решила обследовать всю квартиру, рассмотреть каждую деталь дорогущего интерьера. Поэтому перед нами с другом открывается возможность подвести логическую беседу с остатками мозга. Многоточие. После угрозы Артема я еще ни разу не сказал слово. Даже успел допить весь остывший чай с коньяком, пока он молотком вбивал в меня тяжелый взгляд и пока Карина и Петр целовались при нас взглядами. Ну и долго мне еще вот так уступать? Позади годы. Сколько еще мне придется скучать и бороться за свою любовь? Сколько еще презрительных речей и взглядов вытерпеть от близкого человека, ближе которого может быть только собственная кожа? Почему только Карина нормально относится? Артем нет. Он даже проник в мой Инстаграм и посмотрел, на что смотрю я, о чем сообщает мне прямо сейчас, при своем папе. С каких пор у него там профиль? Он специально его завел? Или ко мне в телефон влез? Доронин-младший способен на все, если кто еще не понял.
– Могу я хоть там вести дневник, где буду таким, какой есть? – злюсь я, не оставляя больше слова только скрытому голосу, уж так рвется произнести эти слова внешний.
– Почему бы тебе не быть собой всегда? – черт, он что, двуличный? Или уже забыл «я тебе запрещаю» и «ты можешь потерять лицо»? И рвал мне душу своим «пониманием-непониманием». – Почему ты меня не хочешь впустить в свое сердце? – для кого эти слова? К чему он это говорит? Что имеет в виду? То, что я тогда сам ему не признался в Толе? Его до сих пор злит то, что он узнал о нас с помощью дара?
Самый конструктивный комментарий находит его отец:
– Это понятно, судя по твоей нетерпеливой оскорбительной критике. Вы друзья, хоть у вас о чем-то могут быть разные мнения. Их надо высказывать, не задевая друг друга. Как прикажешь ему быть собой, если не позволяешь ему таким быть? Всеми своими словами ты четко даешь понять Славе, что он может быть любим только в той шкуре, в какой ты его хочешь видеть. Это неправильно.
– Я не просил тебя вмешиваться, папа.
– То есть, мне вмешиваться, когда мои комментарии в твою пользу?
– Знаешь, тебе плевать на его вкусы только потому, что он тебе не сын! – торжествующе отвечает Артем, словно вытаскивает гениальную идею.
Нам приходится порвать своей ссоре голосовые связки, когда в кухню возвращается мама, неся с собой вздохи все по одному поводу:
– Давно я тут уже не была. Карина, как у тебя красиво!
– Не только у меня. У моей семьи. Я теперь не одна. – Нежно говорит она, глядя на нас всех, грея свою руку у Петра на колене. А колено наверняка теплое, мощное. И руки у него красивые, гладкие, словно он всю жизнь продержал их в перчатках с кремом. Такие руки, какие у всех врачей и в то же время только у одного Петра. От его ладоней всегда исходило особенное тепло, мне в свое время пришлось ощутить это до мурашек в кишках. Сколько рек переворачивается в Карине, когда он гладит ее по обнаженной коже? В один короткий